Читаем Ученик афериста (СИ) полностью

Но сам факт того, что я в тюрьме, держу в руках оранжевую робу, смотрю сквозь стекла очков на заключенных, которые по большей части выше, старше, сильнее и крупнее меня — все это не просто пугало. Это был священный ужас, наверное — новая ступень в карьере бандита, когда боишься тюрьмы.

А Финн, клянусь Богом, как в своей стихии! Все, чем он не был доволен, так это приказом надзирателя вытащить из уха и носа кольца и спрятать в коробку. Снять чертовы кольца!

Понимаете эту разницу восприятия, святой отец? Я вздохнуть нормально не могу, так меня трясло, а Финн немножечко взгрустнул, доставая из носа серьгу.

Вообще Финн уникальный человек. Он рассказывал про свой тюремный срок с такой ностальгией, словно человек, грезящий о своих счастливых буднях, несмотря на все ужасы заключения: обыски, болезни, избиения, тюремные банды, своя система отношений в этом изолированном обществе. Финну даже оранжевая роба шла.

— Да успокойся, — усмехнулся Финн, сев на нижний ярус кровати возле меня. — Еще ничего не случилось.

— Еще, — прошептал я, глядя в стену.

— Не ной, тебя вообще могли определить отдельно от меня, и твоим сокамерником был бы какой-нибудь маньяк. Я, помню, сидел с Альфредо: о, этот хуев дед снял кожу с двадцати парней и…

— Спасибо, Новый Орлеан, мне гораздо легче.

Финн хлопнул меня по спине, явно едва сдерживая улыбку, и поднялся на ноги.

— Намучу нам сигарет, — сказал он.

Я даже не знаю, хорошо это или нет, что нас в камере не закрывали на ключ. С одной стороны, я не был ограничен четырьмя стенами. С другой же, если я выйду в общее помещение ко всем заключенным нашего блока, смотреть футбол или чем они там занимаются, то рискую оказаться избитым или зарезанным.

С узкой койки я не вставал не знаю даже сколько часов, прикидывая, где спать безопаснее: на нижнем ярусе, где я лежал, или стоит согнать с верхнего Финна. В голове словно туман — лежишь, слушаешь, как кто-то ходит в коридорах, как громко кричат заключенные в общей комнате.

— Ну че как? — В камеру вернулся Финн и бросил мне блок сигарет.

— Я домой хочу, — прошептал я, глядя в стену.

— Да сколько там того срока осталось? Лет двадцать, не больше.

— Финн, залезь в койку и тихо умри.

Но Финн, кажется, решил, что ситуация, в которую мы попали, может и должна быть использована как месть мне за многочисленные издевки.

— Короче, тема такая, — сказал Финн, сев на кровать возле меня. — Если хочешь отсидеть нормально — завоюй авторитет. Сложно было найти еще большего дрыща, чем ты, но я нашел.

И протянул мне короткий нож.

— Пырнешь его.

— Да пошел ты, — отмахнулся я.

— Ну как хочешь, — пожал плечами Финн, вскарабкавшись на верхний ярус. — Осторожней вечером в душе.

Я резко вскочил на койке.

— В смысле?

Финн, усмехнувшись, снова пожал плечами.

— В смысле? — вскинулся я, дернув его за дреды.

— Ничего не знаю, я тупенький.

*

— Свобода, — со слезами на глазах прошептал я, на ходу комкая оранжевую форму. — Свобода…

Финн, махнув надзирателю на прощание, вдел в нос золотое колечко и неспешно направился за мной.

А меня от поцелуев с вольной землей под ногами отвлекла стройная фигура в черном пиджаке на голое тело, стоявшая около черного внедорожника.

— Почему вы не писали мне писем? — крепко обняв атташе Сильвию, прошептал я, уткнувшись в ее плечо. — Почему?

— Господи-Боже, Поттер, ты провел за решеткой от силы двадцать часов, — закатила глаза Сильвия, похлопывая меня по спине.

— Истеричка ебаная, — буркнул Финн, усевшись на переднее сидение. — Суток не провел в камере, а так голосит, будто три года в Гуантанамо отмотал.

— Ну уж простите за то, что в отличие от некоторых личностей, для меня тюрьма — это не обыденное место, — огрызнулся я, сев в машину.

Сильвия смеялась и, попрощавшись с охраной тюрьмы, села за руль.

— Нормальная тюрьма, — сообщил Финн, съехав вниз по сидению и уперев колени в бардачок. — По сравнению с моей, в Луизиане — рай.

— Какой рай? — вскинулся я. — Сильвия, там такое…

— Что «такое»? Ты из камеры ни разу не вышел, — напомнил Финн. — Сука, спать мне всю ночь не давал, ныл там, в койке: «Хочу домой, ссыкотно, щас изнасилуют». Я работал в шлюшатне с десятком девок, ни одна из них мне так мозг не выносила.

— Ты слишком строг, — протянула Сильвия. — В чем-то Поттер прав: у тебя тюремного опыта побольше, а для него и ночь в полицейском участке — моральная травма.

— Вот именно, — заверил я. — А в душе мне чуть не нанесли аморальную травму.

— Да кому ты там сплющился? — фыркнул Финн.

Пропустив его слова мимо ушей, я откинулся на сидение.

— В любом случае, это был полезный опыт, — уверил я себя и Сильвию. — Я научился ценить жизнь и свободу. Отныне я буду жить по-новому.

— Поттер, мы все знаем твое «жить по-новому», — сообщила атташе, сжав руль. — Как только будем дома — напьешься, как свинья и радостно уснешь.

— Да идите вы оба, — нахмурился я и уставился в окно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Проза