Скорпиус, услышав ее голос, встрепенулся и подкинул канарейку. Птица взлетела в воздух, что-то довольно щебеча, и тут же обратилась в золотые карманные часы, которые упали Скорпиусу прямо в руку. Он поспешно сунул их обратно в карман.
Мистер Малфой, сев рядом, поймал парящее перед его носом золотое перышко и уничтожающе покосился на сына.
— Нет, ты тупой или издеваешься? — прошипел он достаточно громко, чтоб наш ряд услышал. — Нельзя колдовать на стадионе, для кого там огромными буквами написано?!
Матч начался на этой свирепой ноте, и Малфои умолкли.
И началось великое болгаро-японское побоище, в результате которого половина игроков оказалась на носилках еще в первом тайме, талисманы команд: прекрасные вейлы болгаров и огромная огненная птица японцев сцепились в схватке, вратарю одной из команд разбили голову о его же ворота, а ловцы обеих сборных, побитые в воздухе друг другом, бладжерами и пропахавшие несколько раз землю, выглядели так, словно их головы окунули в чаны с бутафорской кровью.
Я потерял кто есть кто, кто ведет, кто нет сразу же, настолько быстро разворачивались события, даже омнинокль — магический бинокль, замедляющий события, не помог, поэтому ориентировался на комментатора.
Но все же пялился в омнинокль, когда комментатор заорал, что видит снитч. Болельщики словно озверели, так они взревели и запустили фейерверки, запрещенные правилами стадиона — все стали выискивать взглядом снитч, и я, смотря в омнинокль, тут же понял, кто обнаружил снитч одним из первых.
По стадиону парила золотая канарейка, явно сбив с толку обоих ловцов.
— СКОРПИУС! — зарычали оба Малфоя, развернувшись к сыну.
— Я случайно, — пискнул Скорпиус, закрыв голову руками.
Словно внемля его тону, канарейка снова обратилась золотым снитчем, а Виктор Крам, не поняв, что это только что было, устремил метлу вверх и на сто восемнадцатой минуте матча победно стиснул в руке крохотный крылатый мячик.
Трибуны взревели так, что у меня уши заложило на два дня.
Когда залитый кровью из разбитого лица ловец болгарской сборной, принесший своей стране долгожданную победу, торжественно демонстрировал болельщикам снитч, зажатый во вскинутой вверх руке, мячик снова обернулся канарейкой и, возмущенно пискнув, клюнул Крама в палец.
— Я тебя сейчас тресну, — громыхал Драко Малфой. — Не позорь нас.
— Оно само! — оправдывался Скорпиус.
Канарейка снова обернулась снитчем.
Не знаю, каким образом потом бывший военный, он же легендарный ловец болгарской сборной, а после — не менее легендарный тренер, стал Скорпиусу Малфоем довольно неплохим отчимом, потакающим любой прихоти пасынка: от исполнения мечты всей жизни Скорпиуса — котенка, до «конечно, милаш, ты можешь спуститься в торпедный отсек дурмстрангского корабля и пальнуть из пушки по маяку».
Пятый курс
Одетый в зеленую мантию и высокие резиновые сапоги профессор Долгопупс вошел в теплицу и приветственно поднял руку.
— Доброе утро, профессор, — проскандировал класс.
Утром по пятницам травология у гриффиндорцев была совместно с пуффендуйцами, поэтому в теплице нас было около двадцати — негде развернуться, плюс все стояли с огромными глиняными горшками.
— Сегодня сдаем индивидуальный проект, — весело, словно ждал этого момента весь год, сказал профессор Долгопупс. — Пять минут на каждого. Итак, кто у нас… о, мистер Поттер, пожалуйста.
В принципе, проект профессор придумал очень круто. В начале семестра каждому раздали по крохотному саженцу мандрагоры, а задача состояла в том, чтоб самостоятельно вырастить взрослую мандрагору и записывать за ней все изменения, а так же свойства, проявившиеся в процессе.
Вот мы все и стояли с горшками, в которых томились и орали мандрагоры, похожие на уродливых сморщенных младенцев с ручками — ножками, ртами и щелями вместо глаз.
Задача докладывать сложная. Плач взрослой мандрагоры мог запросто убить, поэтому профессор раздал нам плотные наушники, а чтоб докладчика было слышно, приходилось орать, не жалея голоса.
— Спасибо, мистер Поттер, — кивнул профессор. — Уносите мандрагору в ту теплицу.
Оставив свой образец в теплице, защищенной Заклятием Глухоты, я вернулся к классу, слушать доклад пуффендуйки, мандрагора которой почему-то была покрыта белыми пятнами.
Чем меньше мандрагор оставалось, тем тише было в теплице, зато, чую, в той, что под заклятием, стоял ор невообразимый.
— Мистер Малфой, завершайте, — сказал профессор.
Скорпиус кивнул и вытащил из своего горшка мандрагору, корень которой был словно жирный ребенок в розовом чепчике с отверстием для зеленых листьев на макушке.
Перехватив мандрагору, как грудничка, Скорпиус, покачав ее на руках, не сумел сделать так, чтоб растение перестало кричать, но ко всеобщему изумлению, сунул в беззубый рот этого травологического ужаса детскую соску-пустышку.
Мандрагора затихла.
— Это гениально, мистер Малфой, — восхитился профессор Долгопупс. — Плюс десять очков Гриффиндору.
Скорпиус, продемонстрировав всем свою пузатую мандрагору, произнес:
— Это Франсин.
— Что, простите?
— Франсин. Ее зовут Франсин.
Я заметил, как какой-то пуффендуец покрутил пальцем у виска.