Ученик воина. Игра форов

— Сколько себя помню, ты все собираешь приданое Элен. Но такие вещи давным-давно вышли из моды, — вместе с кавалерией, неужели ты не понимаешь? Даже форы теперь женятся без всякого приданого. Нынче не период Изоляции. — Майлз говорил насмешливо, но насмешка была мягкой, тщательно соразмеренной с одержимостью собеседника.

— Я хочу, чтобы все у нее было, как у людей.

— Да ты уже наверняка насобирал столько, что можешь купить ей Грегора Форбарру, — ухмыльнулся Майлз. Все знали, что его телохранитель годами урезал себя во всем ради приданого дочери.

— Об императорах не шутят. — Ботари пресек эти кощунственные остроты со всей твердостью, какой они заслуживали. Майлз вздохнул и начал осторожно взбираться по ступенькам, неуклюже двигая ногами, зажатыми в пластиковые шины.

Болеутоляющие, которыми его накачали перед уходом из госпиталя, уже перестали действовать, и он чувствовал безмерную усталость. Ночь он провел без сна, под местным наркозом, обмениваясь шутками с хирургом, который трудился несколько часов, складывая в единое целое крохотные кусочки его переломанных костей. «А ты держался совсем неплохо», — подбадривал себя Майлз; но единственное, чего ему хотелось, — убраться со сцены и рухнуть где-нибудь в уголке. Оставалось доиграть еще два акта.

— А какого жениха ты ей хочешь подобрать? — весело поинтересовался Майлз, останавливаясь, чтобы передохнуть.

— Офицера, — твердо произнес Ботари.

Улыбка Майлза слегка поблекла. Значит, офицерское звание — предел твоих желаний, дорогой сержант?

— Надеюсь, ты еще не завтра потащишь ее под венец…

Ботари фыркнул.

— Конечно, нет. Ей же всего… — Он помолчал. Складка на лбу сержанта обозначилась еще сильнее. — Время идет… — пробормотал он и умолк окончательно.

Майлз преодолел последнюю ступеньку и вошел в дом Форкосиганов, мысленно готовясь к встрече с родными. Похоже, первой будет мама; тут без проблем. Она действительно появилась в парадном холле, как только слуга-телохранитель открыл дверь. Леди Форкосиган была уже в летах, ее огненно-рыжие волосы поседели, высокий рост скрадывал полноту. Она тяжело дышала: скорее всего сбежала вниз, увидев их в окно. Мать и сын молча обнялись. Глаза матери смотрели серьезно и понимающе.

— Отец дома? — спросил Майлз.

— Нет. Он сегодня с министром Квинтиллианом в императорской ставке, сражается с генштабом по поводу бюджета. Отец велел передать тебе привет и сказал, что попытается вернуться к обеду.

— Он… он ничего не говорил деду насчет вчерашнего, а?

— Нет, но мне кажется, чем скорее ты это сделаешь, тем лучше.

— Я думаю. — Он посмотрел вверх, туда, где кончалась длиннющая парадная лестница особняка Форкосиганов. Что ж, начнем с самого трудного…

— Дед наверху?

— Да, в своих апартаментах. Хотя, рада тебе сообщить, утром он даже прогулялся в саду.

— А-а… — И Майлз двинулся к лестнице.

— В лифт, — односложно скомандовал Ботари.

— Пустяки, тут всего один пролет.

— Хирург сказал, что вам надо избегать любых нагрузок.

Леди Форкосиган наградила Ботари одобрительной улыбкой; в ответ он вежливо пробормотал: «Миледи…» Майлз недовольно передернул плечами и направился вглубь дома.

— Майлз, — проговорила мать, когда он ковылял мимо. — Дед очень стар и не очень здоров, и уже много лет ему ни с кем не приходилось спорить, так что принимай его таким, каков он есть, ладно?

— Ты же знаешь, я так и делаю. — Он скорчил почтительную гримасу, демонстрируя готовность ко всяческой дипломатии. Мать рассмеялась, но ее глаза остались серьезными.

Добравшись до покоев деда, Майлз встретил Элен Ботари — она как раз выходила оттуда. Сержант приветствовал дочь молчаливым кивком, получив в ответ прелестную улыбку.

В тысячный раз Майлз задавался вопросом: как мог этот урод породить такую красавицу? Все его черты по отдельности отражались в лице Элен, но в преображенном виде. В свои восемнадцать лет она была очень высокой — метр восемьдесят, совсем как отец, с его метром девяносто пять; но Ботари был худ как щепка и вечно напряжен и озабочен, а она — изящна и полна жизни. У него нос изогнут клювом, а у Элен очень милый носик с легкой горбинкой. Его лицо кажется слишком узким, а у дочери — идеальный овал, красота, в которой безошибочно чувствуется порода. Глаза — темные, светящиеся, внимательные, без отцовской подозрительности и въедливости. Словом, отец и дочь походили друг на друга, словно два изваяния, высеченных одним и тем же скульптором, — василиск и святая, застывшие над входом в старинный собор.

Майлз встряхнулся и обменялся коротким взглядом с очаровательной девушкой на голову выше себя. Надеюсь, ты еще не завтра выдашь ее замуж, сержант…

— Вот здорово. Я так рада, что ты здесь, — обратилась она к нему. — Сегодня с утра прямо беда с ним.

— Что, капризничает?

— Нет, напротив. Он очень бодр. Играл со мной в страто, не обращая на меня никакого внимания. Знаешь, я чуть у него не выиграла. А потом рассказывал про войну и все вспоминал о тебе. Будь у него карта, он бы втыкал флажки по дистанции, пока ты ее преодолевал… Может, мне остаться?

— Нет, что ты.