Училище на границе

Уже с прошлого года командиром нашей роты был Менотти. В отличие от лысого подполковника, мы превосходно ладили с ним. На рапорте он журил нас как человек воспитанный и, в конце концов, попадаясь на удочку собственной утонченности, налагал смехотворно мягкие взыскания. Я любил уроки французского, любил учебник и любил Менотти. Он раздавал тетради для письменных работ.

При раздаче мою тетрадь перепутали с тетрадью Середи. Надо было поменяться. Мы переглянулись. В глазах Середи сверкнул огонек. Я колебался.

— Мощи?? — сказал Середи.

— Скотина, Баламбер, — пробурчал я в ответ уклончиво, но радостно.

— Черт побери! — прошептал он.

— Тысяча картечин и одно ядро!

Мне необычайно полегчало. Баламбер, Санисло — когда-то в веселую минуту мы дали друг другу заковыристые имена из календаря и, вместо привычной похабщины, в шутку употребляли изысканные литературные ругательства. Стало быть, после долгих полутора дней и ему надоело влиться.

Наше примирение следовало держать в тайне, так как два враждующих из-за нас лагеря по-прежнему едва разговаривали за столом. Мы корчили угрюмые рожи и пинали друг друга под столом. Середи обладал прямо-таки дьявольской способностью сдерживать смех. В конце обеда, однако, все вышло наружу, когда Жолдош подошел поговорить о репетиции. Я думал, что Медве разозлится на нас, но он только взглянул на меня, потом на Середи и облегченно расхохотался. Кабаре приводило его в восторг; он был полон планов и новых замыслов.

Мы готовили грандиозное представление. Петер Халас сумел как-то раздобыть в каптерке штатскую одежду. Медве и Середи играли сцену с двумя персонажами. Лацкович-старший достал тексты новых песен. Мы держали совет после обеда, а вечером собирались вокруг моей кровати. Эти репетиции были по-настоящему важным делом. До представления оставалось еще больше недели, но мы обсуждали и репетировали целый день в классе, в столовой, в спальне.

Середи импровизировал, Медве тоже, все говорили разом, выдвигали свои планы, предложения, выступали. Жолдош, сидя по-турецки на другой кровати, музицировал, беспрестанно дудел на губной гармошке «Катока, будь моей…» и «Ночью на крыше омнибуса». Шандор Лацкович временами фальшиво подыгрывал ему на скрипке Середи, а Йожи Лацкович стоял на стреме в дверях и цыкал нам, когда на горизонте появлялся Богнар. Дело в том, что Мерени и его кодла благословили наши начинания. Бургер и Гержон Сабо почти всегда подсаживались послушать наши репетиции, зачастую приходил и сам Мерени. А Муфи участвовал в представлении.

Нельзя было не хохотать над вывернутым наизнанку текстом серьезных и душещипательных песенок. Но на репетициях мы по большей части не готовились к спектаклю, а просто развлекались. Хотя у Медве была программа, целый план спектакля. Но он тоже безответственно валял дурака. В качестве остроумной шутки он предложил один из «анекдотов» нашего учебника французского языка: «При большом пожаре у Фенелона погибла вся его библиотека. «Вот и хорошо, — сказал он, — что сгорели мои книги, а не лачуга какой-нибудь бедной семьи!»

— Ну как? — взглянул на нас Медве. — Не доходит?

И тут же повторил: «Вот и хорошо, — хи-хи, — заметил остроумный француз, — что сгорели мои книги, — хи-хи-хи-хи!..» Он лопался от смеха и повторил бы этот идиотизм в третий раз, если бы не вмешался Середи и не перебил его другим анекдотом из учебника французского: «Тото, ты спишь? — А что? — Дай мне взаймы десять франков. — Тото: тогда сплю!»

— Что хорошо в господине капитане Менотти, — сказал Середи, — это то, что он все объясняет. «Тото, ты спишь? — Обратите внимание на порядок слов в вопросительном предложении. — А что? — Дай мне взаймы десять франков. — Это повелительное наклонение. — Тото: тогда сплю. — Вы только посмотрите, хе-хе-хе, когда речь зашла о том, чтобы дать другу взаймы, тогда, конечно, он сразу засыпает, хотя только что бодрствовал!»

Он так искусно представлял Менотти, что Бургер ее смеху повалился на кровать. Медве хлопнул Середи по плечу: «Это обязательно надо включить! Будет такой номер: Менотти объясняет анекдот!» Жолдош от удивления порой совсем глушил свое музыкальное сопровождение. Я видел, что Ворон уже давно следит за нами с противоположного ряда кроватей.

Мерени не вмешивался в репетицию и громко смеялся. А Ворон лишь смотрел издалека, и в его взгляде таилась подозрительность, но навредить нам он не мог. Все же он непрестанно крутился вокруг нас, косился в нашу сторону, а то и, остановившись, в открытую наблюдал, чем мы занимаемся. Я не обращал на него особого внимания. Но тут Лацкович-младший цыкнул, и вся наша компания разлетелась в разные стороны.

Богнар, смачно ругаясь, гнал кого-то перед собой, а в дверях умывалки остановил Жолдоша, который таким путем хотел обогнуть ряд кроватей. Он набросился на него:

— Чем вы занимаетесь до сих пор?

Жолдош был еще одет и, как обычно не задумываясь, начал городить чушь.

— Осмелюсь доложить господину унтер-офицеру, у моей шинели отпоролась подкладка, и я, потому я пошел…