Училище на границе

— Идите на свое место, — сказал наконец офицер и, повернувшись к Апади спиной, пошел в дальний конец столовой. Апади растерянно стоял посреди зала один-одинешенек, потому что все уже уселись; подворотничок у него и спереди и сзади выглядывал из-под чрезмерно широкого воротника. Рукава кителя почти скрывали кисти рук, плечи висели, брюки тоже, да так, что он то и дело наступал на штанины.

Впоследствии время от времени я видел, как он идет вместо со взводом. Он шел расхлябанно и даже не пытался шагать в ногу. Я видел, что он читает вместе со всеми молитву в столовой, но не стоит при этом по стойко «смирно». А однажды утром я наблюдал, как он, посидев немного в наказание на корточках, самовольно вышел из строя и стал в сторонке, как человек, которому попросту надоело терпеть боль в затекших ногах. Кметти и слова не сказал, как будто Апади вообще не существовало на свете. Он продолжал командовать дальше, бледный от нервного напряжения.

Первокурсники, разумеется, били, пинали, мучили Апади. Издевались над ним, дразнили, безо всякого повода подставляли ему подножки, выбивали из рук стакан, а не то, когда унтер-офицера не было в спальне, набрасывались на него и втискивали его в тумбочку или забрасывали на верх печи. Апади быстро смекнул, что здесь никто его не защитит и приходится рассчитывать только на свои силы; впрочем, он с самого начала выказал открытую враждебность к своим взрослым начальникам. Он выхватил перочинный нож и приготовился к защите.

Раскрытый нож охладил пыл первокурсников. На несколько дней Апади вышел из моды, всем надоел. Его не трогали, а лишь насмешливо наблюдали, как кто-нибудь из унтер-офицеров, занимаясь с ним, пытается сломить его упрямую непонятливость, пробить стену его явного тупоумия. На круглое, румяное лицо Апади вновь вернулась безмятежная улыбка. Улыбаясь, стоял он и перед Гарибальди Ковачем, который однажды днем, когда на северном плацу шла строевая подготовка, вызвал к себе мальчика.

Он сказал ему несколько ободряющих слов, а затем спросил:

— Ты и родителей дома не слушал?

Апади пожал плечами.

— Матушка моя померла.

— Ну, а отца? Слушался? — спросил полковник.

— Ну да, — ухмыляясь, сказал новобранец.

— Вот видишь. Значит, и нас ты будешь слушаться, вот увидишь.

— Вас — нет! — весело воскликнул Апади.

Так он разговаривал с офицерами. Никаких «господин полковник, осмелюсь доложить!» просто «вы» — никаких «ваше благородие», это полковнику-то. Словом, не человек, а исчадие ада, потрясающий тип. Вот я и пошел взглянуть, что там с ним, хотя интересовал меня в основном Медве.

Лацкович-младший тоже был там, и Гержон Сабо, и многие другие. Кметти яростно шипел на Фери Бониша: «Топайте отсюда, ну. Топайте отсюда…» Апади, вжавшись спиной в угол оконной ниши, словно приклеился к деревянной обшивке стены и судорожно сжимал в руке перочинный ножик. К нему невозможно было подступиться. Он был очень взбудоражен и живо реагировал на малейшее движение в его сторону. Так он стоял глух и нем. Первокурсники обзывали его какой-то новой издевательской кличкой, шумно возились и никак не могли угомониться. В последнее время в обед они придумали игру — выливали по ложке горячего супа ему за широкий воротник. Лапочка Кметти учинял им разносы, поставил полстола по стойке «смирно», но все впустую. Апади не желал более садиться на свое место.

Подошел Драг и тихо сказал, чтобы мы шли к своим столам. Я потащил с собой Медве — не дай бог он затеет с Драгом пререкания, все равно в конце концов придется отступить.

— Хо-хо, — сказал я. — Лапочка здорово влип.

Медве тоже засмеялся над Лапочкой Кметти, весело и злорадно. Потом взглянул на меня и сказал:

— Чем все это кончится?

Он даже не спросил, а скорее сказал это самому себе. Я пожал плечами. Сбудется предсказание Гарибальди Ковача, думал я. В конце концов и Апади сломят. Мы посмеивались, но все же это было гнетущее зрелище: он, раскоряченный как лягушка, упирался спиной в стену, и ножик дрожал у него в руке. Потом я забыл про Апади, потому что за столом мы снова перестали разговаривать друг с другом. Середи отвернулся, когда я сел рядом. На обед был гуляш и лапша с маком.

9

В классе я уже без особой радости садился на свое место. До самого звонка, до последней минуты я старался держаться от него подальше. Перед уроком французского я снова подошел к Палудяи. Мне правилось беседовать с ним. Его отец был профессором медицинского факультета, мать известная актриса. В его серьезности была какая-то приятная непринужденность. Его не радовало, что я ему навязываюсь; беседовать со мною не доставляло ему удовольствия; он знал, что это всегда плохо для него кончается. Я бил его снизу по подбородку, либо валил наземь, либо отнимал очки в костяной оправе. Приятно было с ним поговорить на каникулярные темы, но его тонкая в кости светскость прямо-таки вынуждала меня напоследок грубым солдатским юмором восстанавливать равновесие. С назидательной целью.