Училище на границе

— Ты это к чему? — спросил он.

— А вот к тому. — Моя злость перекипала в ярость, — Ты во всем виноват. Посмотри, насколько больше миска на столе Инкея!

— Заткнись! — сказал Середи с потемневшими глазами.

— Не больше! — вступился за Середи Шандор Лацкович, оглянувшись на соседний стол.

К моему удивлению, Медве тоже выступил против меня. Теперь уж я действительно разъярился. Оказались в дураках, да еще они же правы! Я видел, что наглый маленький Инкей смеется над нами. Я без обиняков высказал все, что было у меня на душе.

— Ну, так слушай, — наконец сказал Середи в величайшей ярости. — Поменьше тявкай. Понял?

Я понял. Не воображай, что ты здесь что-то значишь или можешь чего-то требовать. Мы не на шутку поссорились.

Наш стол разделился на две партии, и спор продолжался уже без нас. В конце концов все тоже перессорились. Лацкович-старший попробовал восстановить мир, но его никто не поддержал. Меня обидело, что Медве выступил против меня.

Середи было чуждо всякое насилие. Он смерть как не любил вмешиваться в чужие дела; его незаурядная физическая сила пропадала зазря. Из-за этого-то я и злился на него. Из него вышел бы куда лучший защитник — чуть побольше бы ему целеустремленности. В прошлом году мы уже дважды ссорились с ним, но так, как сейчас, — никогда. После этого мы перестали разговаривать друг с другом.

В пылу краткой, безобразной распри я слишком много ему наговорил — кучу беспощадных и справедливых, и несправедливых обвинений — и на другой же день покаялся в этом. «Как ни жаль, — думал я, — но теперь ничего уж не поделаешь, придется жить на новый манер». Одного только не мог понять — на какой именно? Собственно говоря, на Середи зиждилось все мое существование.

По возвращении в училище я трясся от страха: удастся ли нам снова сесть рядом друг с другом в классе? Это удалось. Так уж всегда: ничто не идет как хочется, сто, тысяча, десять тысяч наших страстных желаний и надежд рассыпаются прахом, но одна, от силы две самые важные вещи, без которых человеку жизнь не в жизнь, в конце концов удаются. Как бы между прочим, само собой. И судьба не требует за это благодарности.

Впоследствии я уже не волновался по таким причинам, знал, что излишне беспокоиться за главное, я все сумею преодолеть; например, я знал, что стану художником; даже если для этого надо согнуть ось галактики, даже тогда; если надо, я без всяких усилий пройду сквозь каменную стену и передо мной разверзнется Красное море.

Но тогда я еще не был художником и лишь иллюстрировал для Медве «Хронику недели». В классе у меня было хорошее место. Я сидел у окна, в третьем ряду. Справа от меня Середи, справа от него Цолалто. Я ждал, когда Медве заговорит со мной по поводу газеты. Мы издавали ее когда хотели, как бог на душу положит, в двух экземплярах; но я чувствовал, что уже настала пора очередного номера. Прошел полдень, мы с Середи переглянулись и тут же отвели глаза. Молча. Я видел, что он прекрасно обходится без меня. И знал, что я ему абсолютно не нужен.

Контрольная по французскому была у нас третьим уроком. Раньше Середи всегда списывал у меня, возможно, лишь для того я и был ему нужен. Теперь же он отодвинулся и то, чего не знал, списывал из тетради Цолалто. Я был не в духе.

Медве не подходил, не заговаривал со мной. Правда, он тоже был не в духе. На утреннем перерыве его подловил Шульце. Но и на другой день за завтраком мы не перемолвились ни словом. Два лагеря за столом затаили злобу друг против друга. Но я все же попробовал помириться с Медве.

— Чтоб ты сдох! — сказал я.

Он не засмеялся и вообще никак не отреагировал.

Такой уж он был гнусный тип. Я хотел помириться с ним не ради его красивых глаз, а потому, что близился декабрь и мы намеревались начать репетиции в своем кабаре к празднику Микулаша. Этим занимались Медве, Жолдош и Шандор Лацкович. Середи играл на скрипке и участвовал в пьесе. И еще Петер Халас. Меня беспокоило, что в конце концов они обойдутся без меня.

На перерыве для отдачи рапортов Шульце на чем-то подловил Медве. Стояла теплая, солнечная погода, мы ходили без шинелей. До полудня малый плац был в нашем распоряжении, как и в прошлом году. В дальнем конце сбоку стояли поленницы дров, а за ними гимнастические снаряды. Я посматривал на них, подошел поближе. На перерывах с прошлой весны мы: Середи, Гержон Сабо, Шандор Лацкович и я — всегда собирались там вместе, чтобы толкать ядро. Еще не доев хлеб с жиром или, после полудня, — хлеб с медом, кто-нибудь уже тащил ядро, диск, и мы тренировались. Дальность броска отмечали ветками и палочками, так как все соревновались друг с другом. Середи между бросками висел на брусьях: делал подъем разгибом, а потом продолжал жевать свой хлеб. Медве тоже был с нами. Он толкал ядро довольно хорошо, но обычно предпочитал приносить из маленького склада за поленницами рейки для прыжков в высоту, поскольку в этом виде спорта он побивал всех.