Училище на границе

Так вот, Цако сел в купе вместе с нами и ни к селу ни к городу подсадил к нам еще Тибора Тота. Первые часы езды всегда проходили в величайшем оживлении. Мы были страшно возбуждены. Затем мало-помалу гам, смех и суета затихли, и многие уже сидели, облокотись, у окон или торчали в тамбуре вагона и безмолвно наблюдали проносящиеся мимо пашни.

Цако тоже притих возле молчаливого Тибора Тота, после того как показал ему все свои радиодетали, желая, раз уж он пригласил его к нам, быть с ним поприветливей. Он осторожно положил обратно в коробочку кристаллический детектор и уже хотел было закрыть свою сумку, как вдруг что-то надумал.

Мы с Середи читали юмористический журнал, он отдал мне половину. У нас за спиной все по очереди опробовали новую губную гармошку Жолдоша, и после Борши Дюла Серафини, блестя глазами, выдувал на ней что-то неразборчивое. Цако выудил со дна своей сумки расколотое шоколадное яйцо и, развернув цветную фольгу, угостил Тибора Тота.

Хотя в первые мгновения после каникул ценность съестного временно падала, это все же было более чем легкомысленно. Сам Тибор Тот был несколько ошарашен. Он удивленно поднял на Пали Цако свои глаза мадонны. Мы тоже подняли глава. Неподалеку перед нами стоял Ворон, рот его кривился в иронической усмешке. Он смотрел на них.

Тибор Тот проворно взял кусочек битого шоколада и потупил взор. Цако, напустив на себя равнодушный вид, пытался закрыть свою сумку. Ворон пока еще не проронил ни слова. Он смотрел на них, все сильнее щуря глаза, вопрошающе, требовательно и нагло. Не приходилось и надеяться, что он уйдет просто так. Середи встал со скучающим лицом и потянулся, я тоже встал; мы не спеша двинулись к двери и с обдуманной медлительностью вышли в тамбур. Наши тревожно напряженные нервы сжались в клубок, пришли в привычное состояние. Жолдош тоже вышел следом за нами. Все молчали.

— Что это? — с ненавистью спросил наконец Ворон. — Шоколад для девственницы?

Он дополнил свой вопрос смачной похабщиной и презрительно рассмеялся. Тибор Тот покраснел до ушей. Он сосал шоколад и вдруг закашлялся. С некоторых пор его ввали «девственницей».

Ворон вырвал у Цако сумку, вытряхнул ее и поддал ногой. Все содержимое рассыпалось по грязному полу. Ворон, пиная перед собой шоколадное яйцо, пошел в соседнее отделение вагона; свои вещи Цако собирал один, со сдавленной яростью ползая на четвереньках по полу, шаря руками под сиденьями. Никто не помог ему, никто не сказал ни слова. Дверь, разделяющая два отделения вагона, осталась открытой, Хомола и Ворон посматривали в нее. Они смеялись, и Бургер тоже, Каппетер, Матей, Серафини смеялись угодливо, но с искренним злорадством. Однако ни один мускул не дрогнул в лице Мерени, он осмотрел яйцо, отломил от него изрядную часть и, сунув ее в карман, холодно отвернулся.

Медве тоже вышел на площадку вагона. Он стал у двери, спиной к нам, и выглянул наружу. Паровоз дал долгий свисток, и стук колес начал замедляться. Я потеснил Палудяи и уселся рядом с ним.

— Ты вымыл рот? — спросил я строго, глядя на него.

Однако Палудяи лишь пожал плечами, он хорошо знал эту остроту, она уже давно ему приелась. Это был высокий парень, тонкий в кости и с прозрачной кожей, новичок, он поступил к нам осенью, сразу на третий курс. Ему досталось место лишь здесь, на площадке вагона, и я, подсев к нему на это место проводника, почти скинул его с сиденья. Он встал.

Я схватил его руку и, мягко ее выворачивая, заставил сесть обратно. Я встал сам. Середи, который изучал новую губную гармошку Жолдоша, вернул ее ему. Жолдош огляделся по сторонам.

— Слыхали? — тихо сказал он. — Господина унтер-офицера Шульце по болезни перевели на военный конный завод. Он получил звание хорунжего.

Жолдош постоянно бесил нас подобными шутками. Медве, словно очнувшись, вдруг отвернулся от двери и, изображая возмущение, как в свое время Середи, напустился на Жолдоша.

— Дубина! Чтоб тебя!.. Он едет в водолечебницу с горнистами, чтобы там ими всерьез заняться.

Жолдош уже был горнистом. Он что-то проворчал. «Скоты…» Никто из нас не засмеялся; Жолдош начал играть «Вернись в Сорренто» — тихо, насколько вообще тихо можно играть на этом маленьком инструменте.

7

Подъезжая к училищу, мы в глубине души незыблемо верили в то, что Шульце перевели в другое место, разжаловали, повысили в должности, что он умер или с ним приключилось что-нибудь еще. Но серьезнее всего мы рассчитывали на это осенью 1925 года.

Мы возвращались с летних каникул четверокурсниками. Нас должны были назначить ротными, взводными и командирами отделений младших курсов. Нельзя подрывать наш авторитет у младшекурсников. Утром на вокзале уже Драг строил сбившихся в кучу три младших курса. Он потребовал быстрых отчетов о личном составе.. Затем тихим голосом, чтобы не поднимать шума, отдавал приказания: «Полубатальон — смирно! Полубатальон — равнение направо!» Ведающий транспортом майор так серьезно советовался с ним, что было ясно: в нашей жизни должны наступить коренные перемены.