Училище на границе

На другой день Мерени пошел на перевязку в лазарет и в чемпионате участия не принимал. Медве, показав сто сорок пять сантиметров, победил в прыжках в высоту, в толкании ядра он был третьим, после Середи и Гержона Сабо, и неожиданно он победил еще и в беге на сто метров. В метании диска вторым после Середи был Бургер. В прыжках в длину победил какой-то длинный третьекурсник. Я, Лацкович-старший, Жолдош, Геребен, Лёринц Борша, Муфи, Цако и Цолалто тоже заняли кое-какие места. После обеда у нас было плавание. Медве забрала в город долговязая генеральша, но я думаю, он с большим удовольствием остался бы с нами. Был праздник тела Христова. Потом в пятницу на старой спортивной площадке мы подробно обсудили итоги соревнования и все прочее.

20

Вокруг ямы с песком, в траве валялись кители, пилотки, чья-то книга, рубашка, брюки. Я отсел в сторону, потому что при последнем прыжке немного растянул себе ногу в щиколотке; я почувствовал уже при толчке, что не так ступил на планку. Я мог бы достать рукой пожитки Медве. Он принес сюда и тетрадь; она лежала на его одежде, прижатая сверху новехоньким диском. Мне непременно хотелось поговорить с Медве.

Под предлогом тренировок мы проводили здесь, на старой площадке, все послеполуденные перерывы, а во вторник даже время, отведенное на строевую подготовку. Мы всемером получили разрешение на это. Бургер не пришел, и вместо него решил пофилонить Цолалто. Середи и Гержон Сабо толкали ядро, Борша лазил где только мог, болтался на стенке полосы препятствий — словом, развлекался. Геребен плескался у крана на маленькой цементированной площадке для катка; то ли пил, то ли просто мочил голову, было жарко. Диск и копье здесь нельзя было метать: слишком мала была площадка. Теплушка катка — обшарпанная деревянная будка с окошками, стоявшая на небольшой лужайке, — уже почти терялась в листве; извилистые парковые тропинки тоже исчезали в гуще зелени. Разумеется, туда никто не заглядывал, поскольку там ничего не было, кроме заброшенного, насквозь прогнившего кегельбана.

Медве катнул мне свой диск, потом и сам подкатился по траве. Я хотел обсудить с ним то, что уже основательно обдумал. Я знал, что Середи говорить об этом бесполезно, да и не хотел этого делать, прежде чем поговорю с Медве. Я четко оценивал ситуацию. Нам нельзя дожидаться, пока Мерени подготовит какую-нибудь каверзу против Медве или всех нас. Надо его упредить; сил у нас сейчас достаточно, чтобы окончательно с ними рассчитаться. Мерени остался бы в одиночестве с Вороном, ну самое большее еще с Хомолой. Я великолепно продумал план; но разумеется, к Середи с этим планом соваться не хотелось. «Все равно, — думал я. — Если мы с Медве решим, Середи пойдет с нами, не задавая вопросов».

Медве, однако, начал мне вдруг рассказывать о старом доме генеральши, в котором он вчера побывал. Я тоже знал этот дом; когда-то, страшно давно, я был там в гостях, нас пригласили на чай. Вдоль противоположной стороны улицы, слегка изгибаясь, тянулся крепостной ров. Родичи долговязой тетушки в пенсне жили в этом маленьком городке из поколения в поколение, несколько столетий; у дома была крутая нелепая крыша, арка ворот с двумя окнами по обе стороны, четыре окна наверху смотрели на заросший крепостной ров. Здание, выходившее в большой сад, казалось обширным и весьма основательным. Я перебил Медве, меня все это сейчас не интересовало, и я не понимал, к чему он это говорит.

Но он не обращал на меня внимания. Кивнул, чтобы я прислушался.

— Буль-буль, — сказал он.

Энок Геребен плескался у крана. Но это не походило на плеск ручья. «Не ерунди!» — сказал я и встал.

Он лениво поднялся и очень неохотно пошел за мной. В левой руке он нес новый диск. Мы шли по внешней аллее к кегельбану. «Здесь стояло триста тысяч турок», — сказал вдруг Медве.

— Что? — Я раздраженно взглянул на него. — Где?

— Здесь.

Опоры, желоба и все прочее в построенном наподобие веранды кегельбане основательно прогнили, внутри рос бурьян, но турки четыреста лет назад, надо полагать, стояли все же не тут. Заметив мое секундное колебание, Медве удовлетворенно хмыкнул. «Багатель», — сказал он. С некоторых пор это было его любимое словечко.

— Ну ты, янсенист! — сказал я. С тех пор как монсиньор Ханак изъял принадлежавший Эйнаттену томик Паскаля, мы изредка называли Медве и так.