Училище на границе

Черты лица Тибора Тота обещали Медве безмерно много. Он узнавал в них нечто издревле успокоительно знакомое, некое внутреннее родство, извечную общность; наследие веков, которое продолжает жить, нечто изменчивое и неуловимое, но все же принадлежащее ему. Когда его так отшили, у него в самом деле сжалось сердце. Но потом, когда он то и дело стал видеть Тибора Тота вместе с Вороном, его, к счастью, охватила дикая, уже ни с чем не сообразная ревность. Уж не влюбился ли он в этого несносного маленького святошу, в этого идиота, словно в девушку? Ничего не оставалось, кроме как посмеяться над самим собой. Его тянуло к Тибору Тоту, и одновременно он его глубоко презирал, особенно за грубость душевного склада. Все эти путаные, противоестественные отношения сильно досаждали Медве, но постепенно он притерпелся к тому, что их дружбе с Тотом пришел конец; разговаривать же им и так было не о чем. Медве считал его глупым, недалеким и чванливым.

Тем более он уже вообще не мог подойти к Тибору Тоту, когда того взял под свое покровительство Мерени. Он забрал Тибора Тота у Ворона. Мерени дразнил его, кормил, нежно истязал и держал при себе. Он допекал Тибора его девчоночьей внешностью, обзывал своей одалиской. Иногда набрасывался: «Не кокетничай!» — но на деле защищал ото всех остальных и устраивал богатые пиры из награбленного съестного в спальне или прямо в столовой, за их столом на возвышении; потому что Мерени посадил его туда на место Петера Халаса. Тибор Тот не мог противиться. Он отказывался от печенья и булочек, но Мерени ему всегда приказывал. И тогда уж он ел.

Иногда я видел, как он с безразличным выражением на пухленьком личике жует наверху, за деревянным барьером эстрады, двойные порции. В духов день меня выставили из футбольной команды, по сей день не знаю за что. Сначала спустил мой мяч, которым мы все играли. Я вышел с ним на край площадки и стал расшнуровывать. Петер Халас побежал за клеем. Кодла Мерени продолжала играть старым мячом Хомолы. Когда мы старательно наложили заплату, я, оставив ее сохнуть, вновь вступил в игру. Как только меня заметили, мне махнули, чтобы я убирался к черту.

Сначала я не понял, чего от меня хотят. Увидел только, что Хомола скорчил сердитую гримасу и направился ко мне. Но Мерени подбежал раньше. На бегу он поправлял свой ремень, но он снова расстегнулся, возможно, Мерени надоело поправлять, а может, он снял его нарочно для меня; не знаю. Подойдя ко мне, он принялся коротко и жгуче хлестать меня по коленям; мне надо было бы попеременно отдергивать ноги, но я лишь растерянно пятился. Я видел, что это не просто шутка. И действительно, он оттеснил меня так до деревьев аллеи и на прощанье издевательски бросил:

— Честь имею кланяться.

Мне казалось, что я впаду в отчаяние. Но каким-то чудом я не очень сожалел об этом. На другой день после обеда я увидел, что они начали играть моим мячом и снова взяли к себе Муфи. Я прогулялся до поленниц и до конца перерыва толкал ядро в обществе Середи; Медве вынес планки для прыжков в высоту. Шандор Лацкович толкал ядро левой рукой, правая у него была на перевязи. Два дня назад, в воскресенье, Мерени как бы в шутку схватил его за руку и так заломил пальцы, что рука у него до сих пор не работала. Мерени был зол на него потому, что, помимо Середи, Гержона Сабо и Медве, Шандор Лацкович тоже толкал ядро дальше, чем он. Мерени со своей кодлой время от времени тоже занимался легкой атлетикой; на уроках физкультуры каждый должен был показать свой результат; их результаты были не блестящими. Только Бургер в метании диска занимал третье — четвертое место, а Геребен был неплохим бегуном. Мерени мог бы показать значительно лучшие результаты в прыжках в высоту; он сам это чувствовал; но так как он брал слишком далекий разбег, то все время садился на планку, поэтому мог рассчитывать максимум на третье место, вслед за Медве и Цолалто.

Они пренебрегали легкой атлетикой. Хотя бы потому, что общество Середи, и главным образом Медве, уже давно к ней пристрастилось. А еще раньше и я. Все свои результаты мы знали наизусть. И теперь я снова занялся толканием ядра и прыжками в длину, всю последнюю неделю мая мы после полудня тренировались, соревновались друг с другом, сидели на траве и даже получили разрешение ходить на старую спортивную площадку в юго-восточной части парка, где для прыжков имелись настоящие ямы с песком и с покрытыми шлаком дорожками для разбега. Мы ходили туда вшестером-всемером и брали с собой полдник или второй завтрак.

Вместо подштанников все уже давно надевали спортивные трусы, чтобы не терять ни минуты от утреннего перерыва; это придумал уже не Медве, а Середи.

19