Училище на границе

Как-то вечером в спальне я увидел, что Калудерски досаждает Тоту чем-то в этом роде, а Ворон охотно ему помогает. Я вместе с Геребеном испытывал радио Белы Заменчика, чья кровать стояла неподалеку от кровати Тибора Тота. Я услышал, как Ворон назвал его «девственником» и предложил Медве сделать с ним что полагается. Тибор Тот подскочил, покраснел до ушей, топнул ногой и отвернулся. Похоже, он заплакал. Медве, сидевший до сих пор на его кровати, нерешительно встал. Он не засмеялся. Пожал плечами и медленно двинулся к себе.

Проходя мимо нас, он на секунду остановился, посмотрел, чем мы занимаемся. Не сказал ни единого слова. Потом минут через пять он вдруг вернулся и с непонятной дикой яростью набросился на нас.

— Как вам не стыдно! Тоже мне герои!

— Ты что, сбесился?

— Оставьте его в покое!

— Заткнись, — сказал я.

Я думал, что Геребен сразу же со всей силы смажет ему по физиономии. Но Геребен с еще не сошедшей с лица улыбкой только лишь уставился на Медве, словно не веря своим глазам.

Приемник Заменчика нам понадобился не для того, чтобы слушать музыку, а просто смеха ради. Более дефектный и нелепый аппарат трудно было сыскать. Он практически не работал. Витки катушки болтались, ерзали по бумажному цилиндру. Крышка была насажена косо, один винт завинчен лишь наполовину. Забавно было уже то, что Заменчик с опозданием на год тоже стал радиолюбителем с блаженной беззаветностью идиота. Геребен кивнул мне, и мы сразу причалили к кровати Заменчика. Мы почтительно разглядывали его ветхое сооружение.

— Поздравляю, Бела, — сказал я.

— Колоссальный аппарат! — прищелкнул языком Геребен.

Мы разъединили наушники, чтобы слушать одновременно вдвоем, и, хотя ничего, кроме треска, в них не было слышно, начали кружиться под воображаемую музыку.

— Ух ты, какой джаз!

— Слушай! Это же Америка!

Заменчик дрожащими руками поднял приемник с пола — само собой, это мы его уронили. Мы рьяно бросились помогать ему и с небезумышленной неловкостью вытряхнули катушку. Витки провода начали спадать с нее. Заменчик завизжал. Я думаю, если бы он не был такой трус и был сильнее нас, то задушил бы обоих на месте.

Мы веселились на славу, и Медве своим вмешательством привел меня в ярость, глупая его выходка могла разозлить Геребена. Но пока только испортила нам настроение.

Сначала я не понял его. Мне не верилось, что Медве, словно свихнувшись, заважничал, записался в защитники слабых и всякое такое. Он никогда не лицемерил. Но меня смутила немного его новая дружба с Тибором Тотом. И еще я видел, что он подарил Заменчику штепсель; потому что один из банановых штепселей у наушников тоже сломался.

Но на следующий день Заменчик начал липнуть к нему все с новыми и новыми просьбами, и Медве стал тяготиться беднягой. От него трудно было отделаться. Его бесстыдным приставаниям положило конец непредвиденное происшествие. Энок Геребен попросил у Цолалто перед ужином инструменты и вечером снова подсел к кровати Заменчика, чтобы уже всерьез привести в порядок его никчемное, жалкое радио. Я тоже пошел, поскольку смыслил в этом больше Геребена. Но потом мы позвали Цолалто, и он, как профессионал, наладил все в два счета, пока мы старались удержать на отдалении протестующего и причитающего Заменчика.

Радио стало лучше, чем было; но Заменчик смотрел на нас с еще большей ненавистью. Все это было глупо и смешно. Но я ни о чем не жалел. Черт с ним. Если уж Геребену так захотелось. Не жалел еще и потому, что теперь понял Медве. Он разъярился на нас не из-за Заменчика, а из-за меня самого, и конечно, Геребен был тут вообще ни при чем, все адресовывалось исключительно мне. И потом, как я заметил, ему было немного стыдно из-за этого.

Как-то он ходил по классу от стола к столу, и, когда подошел к Цолалто, я услышал, что ему нужна тетрадь. Цолалто крутил в руках толстый неначатый синий карандаш, который Медве предлагал взамен. Но у него не было чистой тетради. Медве повернулся к Середи. Я позвал его:

— На, возьми.

У меня была одна новая тетрадь, которую я между тем уже достал и решил отдать ему. Медве взял у Цолалто карандаш и протянул мне. По его глазам я увидел, что ему немного стыдно. Я отмахнулся от него.

— Тогда… тогда, — растерянно сказал он, — я так не возьму.

Я не обращал на него внимания. «Ты вымыл рот?» — спросил я. То есть, что он может вылизать… Тетрадь была толстая, лишь две первые страницы я уже изрисовал и теперь хотел вырвать. Медве, молча стоявший около Середи, вдруг изменившимся голосом решительно крикнул:

— Не вырывай!

Я взглянул на него.

— Я же сказал, она твоя, — объяснил я.

Мне показалось, что он неверно меня понял. Но нет, это я понял его неверно.

— Потому и не рви, — повторил Медве. Он шагнул ко мне. — Оставь их. Спасибо.