Училище на границе

Различия между днями недели начали стираться уже после того, как мы четыре или пять раз вышли на каждодневное послеобеденное зачтение приказа. Заправить постели. Построиться в коридоре. Направо! Снимаю пилотку с крючка под картиной, изображающей полуголую Святую Агнеш. Поворачиваем по лестнице направо, потом налево, где висят «Фрейлины»; ступеньки нижнего пролета истерты на совесть. В вестибюле голова колонны заученно приостанавливается, чтобы хвост успел подтянуться с лестницы. Который раз мы уже это проделывали: сотый, тысячный, пятый, десятый? Медве пишет, что по маршу лестницы со второго на третий этаж он прошел в своей жизни не менее шести тысяч раз, а с первого на второй — около десяти тысяч; если бы ему захотелось подсчитать, насколько ноги его истерли и без того старые ступени лестницы, если бы ему захотелось определить, какова разница между первым и последним его шагом по той лестнице, подсчитывать и определять ему было бы почти нечего, ибо между пятым и шестым спуском и восхождением не было никакой сколько-нибудь ощутимой разницы, так же как между тысячным и тысяча первым. Впрочем, добавляет Медве, можно и подсчитать, задача эта вполне выполнимая.

6

«Скорее всего, это было в понедельник. В вестибюле голова колонны приостановилась. Между привратницкой и музыкальной комнатами потихоньку подтягивался хвост. Когда мы вышли через главный вход, Шульце приказал перейти на строевой шаг. С чего бы это, мелькнула у Медве мгновенная мысль.

Вместе с остальными, одеревенело держа равнение на полковника, он еще более одеревенело отпечатывал шаги по щебеночной дорожке. Гарибальди Ковач был ладно скроенный мужчина с седеющими висками. Улыбчивые морщинки в уголках глаз и мудрый отеческий взгляд порождали впечатление, что этот располагающий к себе старый солдат знает все. Знает о мире больше, чем прочие взрослые, больше даже, чем старший лейтенант Марцелл. «Может быть, даже угадывает их мысли, — думал Медве, — а его сдержанная, мужественная улыбка словно бы советует не принимать слишком близко к сердцу мир людей».

Однако начальник ничего не знал, и улыбка его тоже ни о чем не говорила. Все это была сплошная туфта; она рассыпалась в доли секунды, и в горле оставался лишь скверный тошнотворный привкус. Но Медве уже не смотрел на полковника.

Красивая белокурая женщина, которая разговаривала с полковником у фонтана, держала в руке зонтик, с полей ее модной зеленой шляпки спускалась вуаль. Штатская. Существо женского пола. Более того, изысканно одетая дама. Зеленый дорожный костюм, шляпа и вуаль сразу же о чем-то напомнили Медве.

Словно затонувший материк, перед ним вдруг всплыла будапештская площадь Ференциек, там сейчас тоже, наверное, снуют перед собором женщины в шляпах с зонтиками в руках, покачивая маленькими свертками. Или, скорее, в этот час они понемногу собираются в театр. А то еще дремлют в домашних халатах на своих диванах в Буде, в Пеште, Париже, Лондоне, Риме. Заспанные, они вяло пробуждаются, волосы их растрепаны. Вспомнились квартиры родственников и знакомых в разных местах столицы после полудня; вилла в Зуглигете с теннисным кортом на возвышении; блестящий от дождя тротуар в переулке Анкер; наклонный, застланный коврами боковой коридор, ведущий в гардероб, в старом Городском театре, куда его как-то водили; он пытался вспомнить мелодию из оперетты и не мог.

Он никак не мог вспомнить, а хотелось бы все воспоминания скрепить знакомой этой мелодией: «Господин Боб… Господин Боб…» — чтобы унести их с собой к подножию холма, к плите с надписью «Rodelhügel», когда, после зачтения приказа и полдника, Шульце наконец даст команду разойтись. Правда, при виде Гарибальди Ковача, который, в конце концов, представлял здесь высшую власть, несравнимо более высокую, чем Шульце, в душе невольно зарождалось некое затаенное упование, что в один прекрасный день полковник в самом деле отберет власть у унтер-офицера, но такое чувство Медве не мог взять с собою, ибо оно почти мгновенно умирало, вернее растворялось в тягостном знании того, что будет на самом деле. От полковника, как и от всех прочих офицеров, ждать было нечего.

Причиной недоразумения вначале было то, что, помимо старшего лейтенанта Марцелла, который всегда разговаривал с ним явно доброжелательным тоном, капитан Кузмич тоже похвалил Медве за ответ и тетрадь по геометрии, и за свой первый рисунок он тоже получил «отлично». У преподавателей и офицеров вскоре сложилось мнение, что он хороший и старательный ученик. Даже особенно раздражительные офицеры разговаривали с ним по возможности мягким тоном, а те, что поспокойнее, — чуть ли не уважительно.