Училка и мажор

— Смотри, развалилась тут, — подтрунивает он и пытается помочь мне встать. Тянет за руку, но поскальзывается сам и валится рядом.

— А сам чего развалился, — толкаю его кулаком в бок.

Хочется смеяться. И я себя не сдерживаю. Смеюсь в голос, Семён тоже. Мы словно двое сумасшедших — лежим среди ночи на льду замерзшего озера, освещаемого только фарами машины, и смеёмся. Почему-то фантазия раскручивается, как рукав брандспойта под напором воды, и я представляю, как там, под слоями замёрзшей воды, сонные рыбы, зарывшиеся в иле, наблюдают за нами и крутят плавниками у виска.

Я, кажется, точно съехала с катушек.

Радич первый справляется с приступом смеха, перекатывается и нависает надо мною.

— Ты обещала мне трах на заднем сидении, — улыбается так, что у меня в животе будто рой бабочке вспархивает. — Я уже столько вариантов придумал.

Мой пошлый, несносный Бамблби.

Я обхватываю его затылок и притягиваю к себе для поцелуя. Моя сумасшедшая ночь продолжается.

26

Семён

— Сём, познакомься, это Зарина.

Мать складывает руки как светская львица и натягивает пластмассовую улыбочку. Кивает мне на девчонку, что пришла со своими родителями к нам в гости.

Меня тоже заманили на этот сраный светский приём обманом. Это всё Вера.

“Папочка скучает, посети уже старого козла, братишка”

Она тоже обещала приехать, но что-то не вижу ни её, ни её профессора. Зато друзья семьи со своей дочуркой тут как тут.

Высокая тётка в узком зелёном платье. Как Мартиша из Аддамс, только рыжая. Мужик её сухой и седой, ему уже лет под шестьдесят. И дочурка их в приличном тёмно-синем платье и убранными в прилизанный хвост длинными волосами.

Зарина эта — рыжая хитрожопая лиса. Смотрит своими огромными глазищами и невинно хлопает ресницами. Но я-то уж помню, как она, накурившись травки с подружкой, в прошлом году в “Северном” попросила лишить её девственности.

Ну я чё… мне несложно.

Она потом не липла. Поблагодарила минетом, на том и разбежались.

И теперь делает вид, что впервые меня видит. Улыбается учтиво и кивает. Мне кажется, она и сейчас накуренная. Но предки притащили её неспроста. Точно посватать пытаются.

Что за на хуй?

Мы в каком веке, блядь?

— А вот и Верочка! — театрально, но выверенно до хирургической точности, всплескивает руками мать. — Приехали с Платоном Андреевичем.

Мама по-прежнему зовёт Вериного мужика по имени отчеству. Приставка “профессор” её впечатляет. А то, что именно Вера подцепила этого самого профессора — вообще шокирует. Вера могла несколько лет назад подцепить что угодно, от сифилиса до папика с контрольным пакетом акций нефтеперерабатывающей компании, но точно не профессора. Но как-то так вышло. И лично меня это наводит на мысль, что с ним точно что-то не так.

Вера и профессор входят в гостиную. Сестра в строгом сером костюме и розовых гольфах. Как обычно, это не Вера, если на ней нет этого ублюдского розового.

— Знала, что тебе понравится, братишка, — подмигивает, заметив, как я кривлюсь, глядя на её дебильные гольфы.

— На тебя блеванул единорог? — спрашиваю, когда она подходит меня чмокнуть в щёку.

Мать краснеет и поджимает губы, резко разворачивается к гостям, пытаясь переключить их внимание. А мне протягивает руку профессор.

— Здравствуй, Семён, — улыбается он одними уголками губ, а смотрит так, будто он не препод по социологии или по чему там, а как минимум следак УГРО.

У него вообще взгляд такой, что даже меня пробирает. Сам весь такой интеллигент в водолазке и пиджачке, но глаза будто в душу заглядывают. Даже представлять не хочу, чем таким его Вера заманила.

Фу, да, не стоит. Она же сестра мне, блин.

Мамка показывает дорогим гостям какую-то новую коллекцию засушенных бабочек. Она прям прётся по этой шелухе. Даже представлять не хочу, сколько это говно стоит. Труха же.

— Я надеюсь, ты сможешь пару часов выдержать и не обгадить вечер? — тихо спрашивает отец, подойдя ближе.

Его взгляд привычно остр и холоден, только меня он уже давно не режет. Похер мне.

— А звал тогда зачем? — поднимаю брови. — Ты же сам знаешь, как я ненавижу сидеть и выёбываться, типа мы высшее общество.

— Мы и есть высшее общество, Сём. Ты бы понимал это, если бы не таскался со всякой швалью.

— Это ты про Булку, пап? Его батя проиграл тебе тендер, значит, они уже шваль, да?

— Ты знаешь, что я имею ввиду, — отрезает. — Не паясничай.

— Или про Марка? Его мамке же пришлось с низов подниматься. А это для тебя чернь, низший сорт, да?

— Хватит!

Он говорит тихо, но я вижу, как натягиваются у него желваки и подрагивают пальцы на левой руке, которые он тут же сжимает в кулак.

— Чем я заслужил таких…

— Детишек? — подсказываю. — Дочь-наркоманка и сынок-оболтус, не признающий папочкин авторитет?

— Я тебя предупредил, щенок, — будто плюёт. — Тихо себя веди, а то сам знаешь…

— Знаю, — возвращаю ему его же тон.

Старый козёл. Знает, за какие нитки тянуть. И делает это постоянно без зазрения совести. Интересно, что он будет делать, когда суд в следующий раз встанет не на его сторону? Чем будет козырять?