Учись слушать. Серфинг на радиоволне

Незамысловатый мотив, четыре строчки, но Уэйтс был заворожен. История гласит, что он записал ее в студии дуэтом со старым бродягой. Начинает старик – голосом потрепанного жизнью субъекта, расслабленным и блеклым. Однако в его тембре есть какой-то внутренний свет. Потихоньку вплетается голос Уэйтса, описанный музыкальным критиком так: «Он словно вымочен в бочке с бурбоном, будто его коптили в коптильне, а затем проехались по нему на тракторе».

Хриплый голос Тома набирает силу, крепнет, старик уходит в тень, звучит торжество тестостерона, непобедимого мужского обаяния и притягательности.

Потом они поют вместе, на равных, и возникает поразительная вещь: «городской путешественник» слаб, уязвим, гоним, словно лист осенний… Но он что-то постиг, судя по его пению и песне. Уэйтс – в расцвете лет, на пике славы, поддержал «арию» бездомного старика своим роскошно интонированным голосом. А тот ему помог всею жизнью своею. Вместе у них получилось объединить мудрость и буйное жизнелюбие, самый сок жизни.

Когда-то Лёня Тишков, зная мое неравнодушие к звукам различной этимологии, на вопрос, что он подарит мне на пятидесятилетие, ответил:

– Я подарю тебе, Марина, звон от будильника. Заведу и скажу: слышишь, как звенит? Это тебе подарок на юбилей!

В своих передачах использовала я гул солнечного ветра, гудение тибетской чаши, на которое отзывается мировое пространство; пение Земли, кружащейся вокруг оси, шелест звезд, крики снежного человека, бой в огромный царский барабан, несомый слоном по улицам Дели, хор китов, вздох лох-несского чудовища…

Когда не стало моего друга Юры Дубкова по прозвищу Пиротехник, в финале посвященной ему передачи, чтобы не проговаривать эту печальную весть, я объявила, что возжигаю в его честь бенгальский огонь…

И тот горел, потрескивая, в тишине, пока не зазвучала музыка и не пошли титры.

Голубой кит.

Фото Андрея Волкова

В плавании по Ледовитому океану меня ждал божественный подарок – встреча с голубым китом, описанная мной в книге «Гуд бай, Арктика!». Совсем близко от нас появился он – громадная голова, покатая темная спина, вспыхнувшая на солнце, потом острый плавник а спустя довольно долгое время – гигантский хвост, похожий на два распростертых крыла.

У меня есть кассета с голосами китов. Подобно старинному эпосу исчезнувшего с лица Земли народа, китовое пение длится часами. Призывная серенада, вакхическая песнь объятий и соития. Брачные пиры. Колыбельная для китенка. Гимны, плачи, псалмы. Молодецкие посвисты взрослых и тучных самцов… И отдельно – стук сердца кита. Стоит ему только разинуть пасть, особенно когда он с открытым ртом проплывает по планктонному морю, и на целый Мировой океан слышен медленный ритм его пульса…

«Вместо того чтобы делать детей»

Не переставая постигать очарование вещей, осенью 1971 года мать моя Люся какими-то нечеловеческими усилиями раздобыла билеты на овеянный преданиями концерт оркестра Дюка Эллингтона в Советском Союзе.

Сначала шла борьба за один-единственный билет для Юрика, который имена Элла Фицджеральд, Дюк Эллингтон, Каунт Бейси, Бенни Гудмен, Джон Колтрейн, Диззи Гиллеспи, Би Би Кинг, Махелия Джексон (я уж не говорю Луис Армстронг) даже не произносил всуе, так они были дороги ему. Только насвистывал порою, когда бывал слегка в подпитии, «Лунный свет в Вермонте», «Ты – это все» или «Гуд найт, май лав…».

Впрочем, прямо у нас в квартире, в хрущевской пятиэтажке в Новых Черемушках, он создал трио из двух электрогитар и одного ударника – вокально-инструментальный ансамбль «Сверчок». Все у них было честь по чести: и усилители звука, и навороченная ударная установка. К счастью, над нами тоже обитали певцы и музыканты: вышеописанный Соломон Израилевич из хора старых большевиков, дочь его Фира и ее муж дядя Глеб – пианисты. Особенно был гениален дядя Глеб, слепой музыкант.

А прямо под нами жила невеста Юрика Таня, для которой все, что играл Юрик, любые децибелы звучали «Серенадой Солнечной долины».