Учись тонуть

Гудвилл одним своим видом мог напугать немощного старика и отнять у него дар речи. И тем не менее сказанное выгляди как некий знак. Что натворил Джосайя, если упорно держит это в секрете?

Гудвилл быстро проводит ладонью по лицу.

— В моей работе страх означает вину. Меня интересует, чем он занимался в тот день и как это выяснить.

— Боюсь, что не смогу вам помочь. Я не имею об этом никакого понятия.

Чем занят Джосайя, когда не работает, и где живут его родные, мне неизвестно. Как и в случае с Теко, мы никогда не вмешивались в его жизнь. Гнетущая волна сожаления обрушивается на меня, оставляя за собой привкус горечи. Гудвилл по-прежнему не сводит с меня глаз. Ему, вероятно, кажется, что я выгораживаю Джосайю, он думает, что я тоже не говорю всей правды, но это не так. Почти. Они забыли про Элизабет. Или просто не знают, что она сестра Джосайи и, наверное, могла бы им кое-что рассказать. Я выясню это сама.

Я пытаюсь увидеть Джосайю глазами детектива Гудвилла. Человек без средств неожиданно изменяет своим привычкам, скрывается куда-то вскоре после исчезновения нашего ребенка и отказывается говорить, где он был. А ведь он всегда уделял Сэму особое внимание.

Гудвилл опустошает свою чашку и тяжело поднимается на ноги.

— Копано раскапывает могилу возле хижины Джосайи.

Его тон небрежен, но я чувствую, каким взглядом Гудвилл провожает меня, стремительно выбегающую из комнаты.

Копано опирается на лопату, возле его ног осыпающейся кучей сложена земля. Деревянный крест сломан и валяется неподалеку. В яме виднеются клочки рыжеватой шерсти и длинный полый череп. На трясущихся ногах я возвращаюсь в гостиную.

— Собака, — говорю я Гудвиллу. — Это всего лишь собака.

Гудвилл молча выходит. У него хорошее чутье, ему не зря кажется, что я откровенна не до конца. Он, наверное, знал, что в могиле собака Джосайи, но решил напугать меня в надежде, что чувство облегчения развяжет мне язык.

Девочки на кухне с Элизабет. Они достают из шкафа пустые банки из-под джема, чтобы использовать их под масло из козьего молока. Элизабет отправляет девочек отмывать руки дочиста, а сама принимается драить банки в раковине. На плите в большом баке кипятится белье, распространяющее запах распаренной ткани.

— Я хочу поговорить о вашем брате, Джосайе.

Банки ныряют в мыльную воду, Элизабет старательно моет их и кажется полностью поглощенной своим занятием. Никаких признаков того, что она меня услышала, я не обнаруживаю.

— Джосайе грозит беда, полиция не может его отпустить. Оказалось, он побывал у ваших родственников тринадцать дней назад, а потом весь день где-то пропадал. Никто не знает, что он делал до того, как вернулся сюда.

Элизабет смотрит в окно над раковиной. Ее взгляд останавливается на маленькой грядке Джосайи. Аккуратный ряд зелени зачах и увядает.

— Нгакая-сетсо, — бормочет она.

Это слово на тсвана мне знакомо, так называют целителя, практикующего традиционную медицину.

— Джосайя болен?

Элизабет бросает на меня короткий взгляд и отворачивается, пряча в глазах множество тайн.

Значит, речь идет не просто о болезни. Насыщенный паром воздух густеет, в нем проступают силуэты маленького сердца, конечностей и губ. Я приваливаюсь к стене.

— Зачем ему понадобился врач, Элизабет?

Элизабет пожимает плечами и молчит, она и без того наговорила лишнего.

— Мне нужно увидеться с этим врачом. Вдруг он поможет вызволить Джосайю.

Элизабет оборачивается, на этот раз ее взгляд задерживается на моем лице немного дольше. Догадывается ли она, какие страшные картины мелькают в моей голове?

— Вы отведете меня к нему?

Она слегка кивает, этот жест можно принять за случайное движение.

— Поедем сегодня днем, когда вернется Адам?

Еще один почти незаметный кивок.

— Для врача нужны деньги, — слышу я ее тихие слова.

На кухню вбегает Зоуи. Немного погодя, как в полусне, заходит Элис, она натыкается на стул и чуть не падает. Я обхватываю ее обеими руками, и она замирает, ожидая, когда я отстранюсь. Элизабет ставит на стол две банки, наливает в них козье молоко и туго завинчивает крышки. Потом трясет банки, и молоко, хлюпая, плещется в них вверх и вниз. Зоуи смеется. Никто не замечает, как я ухожу.

В комнате Джосайи душно. Солнце заглядывает в щели железной крыши и нагревает неровно обмазанные стены, от которых резко пахнет глиной. Ящики комода остались выдвинутыми, на рубашке и полотенце, валяющихся на полу, следы ботинок. Я сворачиваю брошенные вещи, кладу в один из ящиков и задвигаю их все. За дверью ничего нет, я заглянула везде, даже в замочную скважину. Касаюсь пальцами подоконника, на нем слой пыли с крупным песком. Матрас вернули на прежнее место, но с одного конца он грубо вспорот ножом, из разреза вываливается испачканный в чем-то поролон. Должно быть, это сделал Копано, когда приезжал в прошлый раз.