Учитель

– В таком случае вы наверняка поможете мне понять, зачем мадемуазель заставила меня битый час сидеть на диване и слушать, как она многословно и неутомимо распространяется о пустяках.

– Она изучала вас.

– И мне так показалось, месье.

– Она узнала, в чем ваша слабость?

– А в чем она состоит?

– В сентиментальности, в чем же еще. Любой женщине достаточно вонзить копье поглубже, чтобы обнаружить в вашей груди неиссякающий источник сентиментальности, Кримсуорт.

Мне показалось, что сердце мое облилось кровью, прежде чем вспыхнули щеки.

– Это под силу далеко не всем женщинам, месье.

– А мадемуазель Ретер? Говорите не таясь, mon fils; elle est encore jeune, plus âgée que toi peut-étre, mais juste assez pour unir la tendresse d’une petite maman а l’amour d’une épouse dévouée; n’est-ce pas que cela t’iràit supêrieu-rement?[55]

– Месье, я предпочел бы видеть свою жену женой, а не заменой моей матери.

– Стало быть, для вас она старовата?

– Если бы речь шла только о возрасте, он ни в коем случае не стал бы помехой.

– Чем же она вам не угодила, Уильям? Ведь она мила, не так ли?

– Очень. Ее волосами и цветом лица я могу лишь восхищаться, а сложена она на редкость грациозно для бельгийки.

– Браво! А ее лицо? Его черты? Как они вам?

– Резковаты, особенно рот.

– Ах да! Рот. – Месье Пеле подавил усмешку. – Ее рот – признак твердости характера, зато улыбка прелестна, вы не находите?

– Ей недостает искренности.

– Верно, но виной тому брови – вы заметили, какие у нее брови?

Я ответил отрицательно.

– Значит, не обращали внимание, как она опускает глаза?

– Нет.

– А стоило бы. Понаблюдайте за ней, когда она вяжет или занята другой женской работой и сидит – олицетворение покоя, невозмутимая, занятая своими спицами и шелком, а между тем вокруг ведут разговоры, в которых неизбежно выказывают особенности характера или затрагивают насущные интересы, но она не принимает в них участия; единственная забота ее смиренного женственного ума – ее вязанье; ее лицо – как маска: ни одобрительной улыбки, ни укоризненной гримасы; маленькие ручки прилежно выполняют немудреную работу; ей бы только закончить кошелек или греческую шапочку – и довольно с нее. Если к ней приблизится джентльмен, она лишь погрузится глубже в свою безмятежность, на ее лице отразятся кротость и скромность, окутывая, как дымкой, ее привычное выражение. Взгляните в этот момент на ее брови, et dîtes-moi s’il n’y a pas du chat dans l’un et du renard dans l’autre[56].

– Непременно присмотрюсь, как только представится возможность, – пообещал я.

– А потом, – продолжал месье Пеле, – веки дрогнут, светлые ресницы приподнимутся, голубые глаза метнут краткий, испытующий, внимательный взгляд и снова спрячутся.

Мы обменялись улыбками, помолчали несколько минут, потом я спросил:

– Как думаете, она когда-нибудь выйдет замуж?

– Замуж? А как же иначе? Конечно, она решительно настроена выйти замуж, как только представится достойная партия, и кому, как не ей, знать, какое впечатление она способна производить? Кому по душе больше, чем ей, втихомолку прибирать добычу к рукам? Вряд ли я ошибусь, предположив, что в вашем сердце, Кримсуорт, уже остались следы ее вкрадчивых шагов.

– Ее следы? Ну уж нет! Мое сердце не половица, чтобы по нему расхаживать.

– Нежные прикосновения patte de velours[57] ему не навредят.

– Никаких patte de velours я покамест не заметил: со мной она чопорна и сдержанна.

– Это лишь начало, дабы уважение стало фундаментом, симпатия – первым этажом, любовь – надстройкой; мадемуазель Ретер сведуща в архитектуре.

– А заинтересованность, месье Пеле? Как же она? Неужели мадемуазель Ретер не принимает ее во внимание?

– Принимает, вне всякого сомнения: подобно цементу, заинтересованность скрепит между собой камни. Но довольно о директрисе: поговорим об ученицах. N’y a-t-il pas de belles études parmi ces jeunes têtes?[58]

– Достойных внимания? Есть любопытные – по крайней мере так мне показалось, но вряд ли можно судить о них по первому впечатлению.

– А-а, скрытничаете!.. Но скажите, неужели этот цветник ничуть не смутил вас?

– Поначалу мне было не по себе, но я взял себя в руки и провел урок как ни в чем не бывало.

– Не верю.

– Тем не менее это правда. Поначалу они казались мне ангелами, но этому заблуждению было не суждено продлиться: трое самых старших и миловидных взяли на себя труд просветить меня и действовали так умно, что уже через пять минут я понял, что по меньшей мере эти трое – сущие кокетки.

– Je les connais! – встрепенулся месье Пеле. – Elles sont toujours au premier rang à l’église et à la promenade; une blonde superbe, une jolie espiégle, une belle brune[59].

– Да, они.