Учитель

Мальчишкам у Пеле я велел достать книги для чтения совсем другим тоном. Послышался шорох, застучали крышки парт, и как только в поисках тетрадей головы учениц скрылись за ними, я услышал, как они шушукаются и давятся смехом.

– Eulalie, je suis prête è pâmer de rire, – выговорила одна.

– Comme il a rougi en parlant!

– Qui, c’est un vèritable blanc-bec[38].

– Tais-toi, Hortense, – il nous ècoute[39].

Наконец крышки опустились, головы появились из-за них; я успел заметить, кто из учениц шептался, и без колебаний, со строгим видом уставился на них в упор, как только завершилось их краткое отсутствие. Как ни странно, непочтительные реплики вдруг подбодрили меня и начисто лишили смущения, хотя еще недавно эти юные существа в монашески-темной одежде и со скромно заплетенными косами казались мне чуть ли не ангелами. Их легкомысленное хихиканье и шепоток помогли мне избавиться от этих приятных и в то же время угнетающих фантазий.

Три девицы, о которых идет речь, сидели прямо передо мной, менее чем в полуярде от моего возвышения, и с виду казались одними из самых взрослых в классе. Их имена я узнал позднее, но назову их сразу: Элали, Ортанс, Каролина.

Рослая Элали, прекрасно сложенная белокожая блондинка, поразительно напоминала мадонн – я повидал множество в точности таких, как она, голландских изображений Девы Марии; никаких намеков на угловатость не было ни в ее лице, ни в фигуре – только плавные изгибы и округлости; ни мысли, ни чувства, ни страсти не нарушали чистоту линий или ровный румянец ее свежей кожи; ее внушительный бюст размеренно вздымался и опускался да взгляд неторопливо двигался по сторонам – лишь по этим признакам я смог бы отличить ее от восковой фигуры человека.

Рост Ортанс был средним, сложение крепким, но лишенным изящества, а румяное лицо – на редкость выразительным, более живым и ярким, чем у Элали, волосы – темно-каштановыми; глаза лукаво и проказливо сверкали, и даже если рассудительность и здравомыслие были ей не чужды, лицо не выдавало этих качеств.

У миниатюрной Каролины был зрелый вид. Иссиня-черные волосы, почти черные глаза, безупречная правильность черт, оливковая бледность с легкой желтизной у шеи составляли единое целое, которое многие назвали бы идеалом красоты. Не знаю, как Каролине с ее бескровным лицом и классическими чертами удавалось выглядеть чувственной. Видно, эту задачу взяли на себя ее глаза и губы, в итоге сторонний наблюдатель уже не питал никаких сомнений. Теперь чувственная, лет через десять она должна была неизбежно погрубеть: будущая дурнота отчетливо просматривалась на ее лице сквозь тень многочисленных грядущих безумств.

Если я разглядывал этих девиц почти без смущения, то они выказывали его еще меньше. Элали подняла на меня неподвижные глаза, словно бездеятельно, но бдительно ждала невольного восхищения ее величавой красотой. Ортанс уставилась на меня в упор, хихикнула и беззастенчиво потребовала:

– Dictez-nous quelque chose de facile pour commencer, monsieur[40].

Каролина встряхнула пышными густыми кудрями, сверкнула шустрыми черными глазами, приоткрыла губы, полные и алые, как у африканки, блеснула ровными зубами и улыбнулась мне de sa façon[41]. Прекрасная, как Полина Боргезе, чистотой в ту минуту она могла бы затмить Лукрецию Борджиа. Каролина происходила из знатной семьи. Позднее, узнав некоторые подробности, касающиеся ее матери, я перестал удивляться преждевременной зрелости Каролины.

Мне сразу стало ясно, что эти три царят в школе, уверенные, что никто не сравнится с ними. Меньше чем за пять минут я понял, что они собой представляют, и еще пять понадобилось, чтобы облачиться в латы полного безразличия и опустить забрало непреклонной строгости.

– Возьмите перья и пишите, – велел я так же сухо и равнодушно, как если бы обращался к Жюлю Вандеркелкову и его товарищам.

Диктант начался. Три мои красавицы непрестанно перебивали меня нелепыми вопросами и лишними замечаниями. Одни я пропускал мимо ушей, на другие невозмутимо давал краткие ответы.

– Comment dit-on point et virgule en Anglais, mon-sieur?

– Semi-colon, mademoiselle.

– Simi-collong? Ah, comme c’est drôle! (Смешок.)

– J’ai une si mauvaise plume – impossible d’écrire!

– Mais, monsieur – je ne sais pas suivre – vous allez si vite.

– Je n’ai rien compris, moi![42]

Шум в классе нарастал, пока классная дама не подала голос, впервые за весь урок:

– Silence[43], mesdemoiselles!

Но никто и не подумал умолкнуть – напротив, три девицы в первом ряду принялись в голос возмущаться:

– C’est si difficile, l’Anglais!

– Je dèteste la dictèe.

– Quel ennui d’écrire quelque chose que l’on ne comprend pas![44]

Засмеялись и в задних рядах, порядок в классе требовалось срочно восстановить.