Учитель

У подножия узкой задней лестницы, ведущей в мою комнату, я встретил месье Пеле.

– Comme vous avez l’air rayonnant! – воскликнул он. – Je ne vous ai jamais vu aussi gai. Que s’est-il donc passè?

– Apparemment que j’aime les changements, – объяснил я.

– Ah! Je comprends – c’est cela – soyez sage seulement. Vous êtes bien jeune – trop jeune pour le rôle que vous allez jouer; il faut prendre garde – savez-vous?

– Mais quel danger y a-t-il?

– Je n’en sais rien – ne vous laissez pas aller а de vives impressions – voilà tout[36].

Я засмеялся: ни с чем не сравнимое удовольствие заиграло во мне при мысли, что эти «яркие впечатления» я уже получил; прежде бичом моим были беспросветность и однообразие повседневности; воспитанники в блузах оставляли у меня «яркие впечатления», лишь когда порой навлекали мой гнев.

Расставшись с месье Пеле, я зашагал по коридору, а он проводил меня своим французским дерзким и глумливым смешком.

Я вновь остановился перед дверью соседнего дома, меня вскоре впустили в светлый коридор с сизоватыми стенами под мрамор. Привратница провела меня по дому, я спустился на ступеньку, повернул и попал в другой коридор; открылась боковая дверь, на пороге появилась миниатюрная, грациозная и пухленькая фигурка мадемуазель Ретер. Я увидел ее наряд при дневном свете – элегантное и простое платье из тонкой шерсти, идеально обрисовывающее округлости; нежный кружевной воротничок охватывал шею, такие же манжеты – тонкие запястья, парижские ботинки подчеркивали изящество ступней, но с каким строгим выражением лица она взглянула на меня! Озабоченность и деловитость читались в ее глазах, были написаны у нее на лбу; она казалась почти суровой. Ее bon jour, monsieur прозвучало вежливо, но так сдержанно, так отрывисто, что охладило мои «яркие впечатления» словно мокрым полотенцем. Привратница сразу удалилась, а я медленно зашагал по коридору бок о бок с мадемуазель Ретер.

– Сегодня у вас урок в первом классе, – сообщила она, – начните с диктанта или с чтения – проводить такие уроки на иностранном языке проще всего, а учителю на первом занятии свойственно чувствовать себя неловко.

По опыту я уже знал, что она права, мне оставалось лишь согласиться. Дальше мы шли молча. Коридор привел нас в большой квадратный зал с высоким потолком; за стеклянной дверью с одной стороны виднелась длинная и узкая столовая со столами, шкафом и двумя лампами, в которой, как и в зале, никого не было. Большие застекленные двери прямо передо мной вели на площадку для игр и в сад; по другую сторону от этих дверей поднималась винтовая лестница, а последнюю стену занимали две широкие раздвижные двери, теперь закрытые, – несомненно, двери классов.

Мадемуазель Ретер бросила на меня быстрый взгляд, вероятно, убеждаясь, что я собрался с духом и готов вступить в святая святых ее школы. Заключив, видимо, что я достаточно владею собой, она открыла двери, и мы вошли.

Класс приветствовал нас, с шорохом поднявшись с мест; глядя перед собой, я прошел по проходу между партами к столу, поставленному отдельно, на возвышении, и занял стул возле него, словно намереваясь командовать первым отделением класса; надзор за вторым полагалось взять классной даме, поднявшейся на еще одно такое же возвышение. На раздвижной перегородке, отделяющей эту классную комнату от соседней, висела большая доска, выкрашенная черной краской и покрытая лаком; толстый кусок белого мела лежал на моем столе, чтобы удобнее было устранять возникшие на уроке неясности грамматики или произношения, делая записи на доске; влажная губка рядом с ним позволила бы мне стереть написанное после того, как необходимость в нем отпадет.

Я намеренно и старательно сделал все эти наблюдения и лишь после позволил себе окинуть беглым взглядом класс; потом переложил поудобнее мел, оглянулся на доску, пощупал губку, убеждаясь, что она достаточно влажна, и наконец овладел собой настолько, что смог спокойно и неторопливо осмотреться.

Первым делом я заметил, что мадемуазель Ретер уже удалилась – ее нигде не было видно, за мной теперь приглядывала только классная дама, занявшая возвышение неподалеку от моего собственного, напротив парт второго отделения; она держалась в тени, и со своей близорукостью я разглядел только, что она худа, почти костлява, с одутловатым бледным лицом, а в ее поведении излишняя нервозность сочетается с вялостью. При свете из больших окон гораздо проще было рассмотреть тех, кто занимал скамьи передо мной, – учениц, в том числе девочек лет четырнадцати, пятнадцати, шестнадцати и даже, насколько я мог судить, юных девиц между восемнадцатью и двадцатью годами; в глаза сразу бросились предельная скромность одежды и простота причесок, а также свежесть лиц, яркий и нежный румянец, огромные блестящие глаза, развитые формы – пожалуй, даже чрезмерно. Выказать безразличие мне не удалось: ослепленный, я отвел глаза и тише, чем рассчитывал, промямлил:

– Prenez vos cahiers de dictèe, mesdemoiselles[37].