Учитель

Я вошел стремительно, широко распахнув дверь, как и намеревался, ибо уже убедился, что обеспечить тишину и порядок в классе проще, если не поскупиться на театральные эффекты, поднимаясь на возвышение к своему столу. Раздвижную дверь между двумя классными комнатами, открытую на время молитвы, тут же закрыли; классная дама заняла свое место, вооружившись корзиной с рукоделием; ученицы замерли перед разложенными на столах перьями и книгами; три прелестницы в первом ряду, укрощенные неизменной холодностью, сидели прямо, сложив руки на коленях, уже не перешептываясь, не хихикая и даже не пытаясь отпускать дерзости в моем присутствии. Если теперь они и отваживались обращаться ко мне, то лишь глазами, ухитряясь, однако, посредством взоров кокетничать напропалую. Если бы мне удалось разглядеть в обладательницах этих блестящих глаз тепло, доброту, скромность, подлинные способности, я, не удержавшись, постарался бы их приободрить, даже хвалил бы – редко, но с жаром, однако до сих пор позволял себе только удовольствие отвечать стоицизмом на суетные взгляды. Какими бы юными, прелестными, талантливыми, способными ни были мои ученицы, во мне они никогда не увидели бы никого, кроме строгого, хотя и справедливого опекуна, присматривающего за ними. А тем, кто сомневается в точности этого утверждения, считая, что оно подразумевает более осознанное самоотречение, нежели можно приписать мне, и силу воли, более подобную Сципионовой, советую учесть следующие обстоятельства, которые, умаляя мои заслуги, подтвердят истинность моих слов.

Недоверчивый читатель, да будет тебе известно, что с хорошенькими, легкомысленными, скорее всего неискушенными девушками наставник состоит совсем не в тех отношениях, что партнер на балу или кавалер на прогулке. Наставник встречается с ученицей не для того, чтобы увидеть ее наряженной в атлас и муслин, с надушенными и завитыми волосами, с шейкой, едва прикрытой воздушным кружевом, с браслетами на округлых белых руках, в туфельках, предназначенных для скольжения в танце. Не ему кружить ученицу в вальсе, осыпать комплиментами, восхвалять ее красоту и тешить тщеславие. Встречаются они не на укатанном бульваре в тени деревьев, не в зеленом и солнечном парке, для посещения которого она облачается в свой лучший уличный костюм, накидывает на плечи шаль, надевает маленькую шляпку, выпуская из-под нее кудри и прикалывая к полям алую розу, бросающую нежный отсвет на щеки; при этом ее лицо и глаза озаряют улыбки, хоть и мимолетные, как солнце в праздничный день, но столь же ослепительные; в обязанности наставника не входит идти рядом с ней, выслушивать оживленный щебет, нести зонтик размером не больше зеленого листа, вести на ленте ее кинг-чарлз-спаниеля или левретку. Нет, наставник видит скромно одетую ученицу в классной комнате, перед разложенными на парте учебниками. Ее воспитание или натура таковы, что книги вызывают у нее антипатию, она открывает их с отвращением, но учитель тем не менее обязан вложить ей в голову содержание этих книг; разум ученицы противится, не желая усваивать серьезные сведения, отвергает их; она упрямится, надутые губки и нахмуренные бровки портят девичье личико, резкие жесты вытесняют грацию, а приглушенные возгласы, попахивающие родными краями и неистребимой вульгарностью, оскверняют мелодичный голос. Если темперамент сдержан, а разум апатичен, любым попыткам обучения противостоит непобедимая тупость. Если энергию заменяет хитрость, то в ход идут лицемерие, ложь, тысячи приемов и уловок, лишь бы не прилагать старания; словом, для наставника юность и обаяние учениц – все равно что гобелены, неизменно обращенные к нему изнанкой, и даже когда он видит их гладкую, аккуратную лицевую сторону, ему настолько хорошо известно, сколько на обороте узлов, длинных стежков и оборванных ниток, что он едва ли поддастся искушению искренне восторгаться яркими красками и четкими контурами, выставленными на обозрение.