Учитель

Далее урок продолжался, как обычно. Делая паузу, чтобы ученицы успели расчертить в тетрадях линейки, я вдруг случайно заметил, что парта в самом дальнем ряду, которая обычно пустовала, вновь занята новой ученицей, мадемуазель Анри, которую так настойчиво рекомендовала мне директриса. В тот день на мне были очки, поэтому я сразу же хорошо разглядел новенькую, и увиденное меня ничем не заинтересовало. Мадемуазель Анри была молода, но если бы мне понадобилось точно назвать ее возраст, я не знал бы, что ответить: ее тонкая фигурка могла бы принадлежать семнадцатилетней девушке, а серьезное, озабоченное лицо – особе более зрелых лет. Как и остальные ученицы, она была в темном шерстяном платье с белым воротничком, но отличалась от остальных более угловатыми, неправильными, однако выразительными чертами лица. Форма ее головы тоже обращала на себя внимание более развитым верхом. С первого же взгляда я понял, что она не бельгийка: от местных жительниц она отличалась цветом и очертаниями лица, сложением, явно принадлежащими представительницам другого народа, неспособного похвалиться полнотой тела и полнокровием, менее живого, земного, бездумного. Первый раз я заметил ее, когда она сидела неподвижно, подпирая ладонью подбородок, и эту позу она сохраняла, пока не начался урок. Никто из бельгиек был не в состоянии так долго оставаться в одной позе, особенно задумчивой. Отметив ее внешность, отличавшуюся от типично фламандской, я не мог сказать о ней ничего определенного: ни воспеть ее красоту, ибо красивой она не была, ни посочувствовать дурноте, так как она не принадлежала и к числу дурнушек; очертания отягощенного думами лба и столь же озабоченные линии губ на миг вызвали у меня чувство, близкое к удивлению, но любой другой, менее эксцентричный наблюдатель эти черты наверняка бы не заметил.

Читатель, я посвятил описанию мадемуазель Анри больше страницы, тем не менее прекрасно осознаю, что перед вашим мысленным взором так и не сложился ее отчетливый образ: я ни словом не упомянул цвет ее лица, глаз и волос, никак не отозвался о фигуре. Вам неизвестно, каким был ее нос – прямым или вздернутым, каким подбородок – удлиненным или маленьким, каким лицо – прямоугольным или овальным; и я ничего этого не узнал в первый день, потому и не намерен сразу сообщать вам знания, которые собирал понемногу.

Я дал классу короткое упражнение, которое все начали записывать. Мадемуазель Анри поначалу была явно озадачена новизной задания и языка; несколько раз почти с болезненной озабоченностью взглянула на меня, словно не понимала, что я имею в виду, потому и не справилась с работой так же быстро, как остальные, и не смогла записывать фразы с той же скоростью, что и они; и не думая помогать ей, я неумолимо продолжал диктовку. Глаза мадемуазель Анри почти кричали: «Не успеваю!» Пропустив этот крик о помощи мимо ушей, я небрежно откинулся на спинку стула и, как ни в чем не бывало поглядывая в окно, принялся диктовать еще быстрее. Когда же я вновь посмотрел на новую ученицу, то заметил, что она пристыжена, но продолжает усердно писать. Я помедлил несколько секунд, и за это время она торопливо просмотрела написанное, испугалась и застыдилась больше прежнего – очевидно, обнаружив, что наделала ошибок.

Через десять минут диктант был дописан, я дал ученицам возможность быстро его проверить и поправить, а потом собрал тетради; мадемуазель Анри протянула свою работу неохотно, но едва тетрадь оказалась у меня, лицо новой ученицы стало непроницаемым – она как будто решила забыть о сожалениях и смириться с тем, что ее сочтут непроходимо глупой. Проверяя ее диктант, я обнаружил, что несколько строк пропущено, но ошибок в остальных оказалось очень мало, сразу написал внизу страницы Bon[72] и вернул тетрадь хозяйке. Мадемуазель Анри сначала недоверчиво улыбнулась, потом приободрилась, но так и не подняла глаз, и я решил, что так нечестно с ее стороны – смотреть на меня, когда она растеряна и озадачена, и отводить взгляд, когда она благодарна.

Глава 15

Между этим уроком в первом классе и следующим выдался промежуток: сначала три выходных дня на Пятидесятницу, потом, на четвертый день, – очередной урок во втором отделении. Направляясь в класс и проходя через общий зал, я увидел юных швей, окруживших мадемуазель Анри; девиц было не больше дюжины, а шуму они подняли, как пятьдесят, и почти не обращали внимания на наставницу, только три или четыре приставали к ней с расспросами. Мадемуазель Анри выглядела измученной, растерянной и тщетно требовала тишины. Когда она увидела меня, в ее глазах мелькнула боль – посторонний человек понял, что ученицы в грош ее не ставят; она почти взмолилась о порядке, но этим ничего не достигла, а потом вдруг сжала губы, свела брови, и я прочел на ее лице (конечно, если не ошибся): «Я сделала все возможное, но ничего не добилась; пусть осуждает меня тот, кто добьется».

Я прошел мимо и, закрывая дверь класса, услышал, как вдруг она отрывисто обратилась к одной из самых старших и беспокойных учениц: