Учитель

– Постарайтесь выяснить, месье, и расскажите мне, так как вам я доверяю гораздо больше, чем себе: женщинам не под силу подобные суждения, и вы, месье, простите меня за назойливость, но я, разумеется, не могу остаться равнодушной к судьбе бедной девушки (pauvre petite![75]). Родных у нее, в сущности, нет, она может полагаться лишь на собственные старания, ее единственное состояние – то, что она зарабатывает; когда-то и я была в таком же или в подобном положении, и, естественно, я симпатизирую ей и расстраиваюсь, когда вижу, с каким трудом она справляется с ученицами. Безусловно, она делает все, что в ее силах, ее намерения не внушают сомнения, но тактичности и твердости ей недостает. Я заводила с ней разговор об этом, но не сумела подобрать нужных слов и потому, вероятно, выразилась неясно; словом, она так и не поняла меня. Не могли бы вы время от времени, когда представится случай, давать ей уместные советы? К мужчинам женщины чаще прислушиваются, они умеют рассуждать логичнее, чем мы, а вы, месье, наделены особым талантом добиваться послушания; ваш совет непременно поможет бедняжке, и даже если она обижается или упрямится (надеюсь, что это предположение ошибочно), вас она хотя бы выслушает, ибо я со своей стороны могу признаться, что посещение всех ваших уроков и наблюдение ваших методов усмирения учениц принесли мне немалую пользу. Другие учителя постоянно доставляют мне беспокойство, им не удается пробудить в ученицах уважение и обуздать легкомыслие, свойственное юности, но вам, месье, я почти всецело доверяю, так что попытайтесь наставить бедное дитя на путь руководства нашими ветреными и пылкими брабантками. И еще одно, месье: не бередите ее самолюбие, проявите осторожность, чтобы не ранить его. Вынуждена признаться, что она непростительно, пожалуй, даже абсурдно ранима. Боюсь, однажды я невольно задела больную тему, и моей собеседнице до сих пор не удается забыть об этом.

На протяжении почти всей этой тирады я держал руку на засове входной двери, теперь же отпер ее.

– Au revoir, mademoiselle, – попрощался я и сбежал, заметив, что красноречие директрисы еще не иссякло.

Она смотрела мне вслед и явно была бы не прочь удерживать меня как можно дольше. Ко мне она переменилась с тех пор, как я начал проявлять к ней жесткость и равнодушие: она чуть ли не заискивала передо мной, постоянно искала моего одобрения, досаждала бесчисленными знаками внимания. Подобострастие порождает деспотизм. Вместо того чтобы смягчить мое сердце, это рабское поклонение лишь тешило в нем взыскательность и строгость. Я превращался в каменного истукана, когда директриса кружила вокруг меня, ее лесть вызывала у меня презрение, увещевания усиливали мою сдержанность. Временами я гадал, ради чего она тратит на меня столько сил, если более выгодный Пеле уже попал в ее сети и ей известно, что я раскрыл ее тайну, ибо я не преминул открыто заявить об этом. Дело в том, что ей было свойственно сомневаться в существовании таких достоинств, как скромность, привязанность, бескорыстие, недооценивать их, считать слабыми местами и недостатками характера и соответственно ценить гордыню, жесткость, непреклонность как признаки силы. Она была способна растоптать смирение и преклониться перед надменностью, презрительно отнестись к чуткости и неустанно увиваться вокруг того, кто продемонстрирует черствость. К доброжелательности, преданности, воодушевлению она относилась неприязненно, предпочитая им лицемерие и своекорыстие, которые превозносила как подлинную мудрость, к нравственному и физическому упадку, умственным и телесным изъянам она была снисходительна – они прекрасно оттеняли ее собственные достоинства. Насилию, несправедливости, тирании уступала – они естественным образом повелевали ею, она не питала склонности ненавидеть их и не проявляла стремления им сопротивляться; негодования они в ней не пробуждали. В результате лживые и эгоистичные считали ее мудрой, испорченные и пошлые – милосердной, наглые и нечестные – дружелюбной, а честные и великодушные поначалу верили ей и принимали за свою, но вскоре позолота притворства облетала, под ней проступало истинное лицо, и тогда ее отвергали за фальшь.

Глава 16

Следующие две недели я часто наблюдал за Френсис Эванс Анри и успел составить более определенное мнение о ней. Я заметил в ее характере по меньшей мере два поразительно развитых качества, а именно упорство и чувство долга, и убедился, что она умеет прилежно учиться, не считаясь с трудностями.

Поначалу я предлагал ей такую же помощь, в которой, как уже убедился, неизменно нуждались другие, развязывал для нее каждый запутанный узел, но вскоре выяснил, что моя новая ученица считает ее унизительной и отвергает с горделивым нетерпением. После этого я принялся задавать ей большие уроки и предоставлять возможность в одиночку сражаться с трудностями, которые в них могли встретиться. Она взялась за дело со всей серьезностью и рвением, быстро справилась с одним заданием и сразу же потребовала следующее.