Учитель

Глубокие, грубые розовые шрамы выделялись намного ярче, чем он помнил – наверное, потому, что кожа побелела от холода. Длинные изогнутые полосы, пересекавшие спину во всех направлениях, трудно было объяснить случайным, малозначительным происшествием: подобные раны могли появиться только в результате жестокого насилия. Паркер быстро надел темно-синий махровый халат и снял брюки, мысленно благодаря Эбби за разумный выбор цвета: во всяком случае, унижение не усугубилось женственностью облачения. Разложив мокрую одежду на радиаторе, он сел на диван и постарался выровнять дыхание. Сердце билось все быстрее, обостряя чувство вины: зачем он вообще сюда пришел? Словно обо всем забыл или хотел заставить себя забыть. Рядом с ней на мгновение представил себя нормальным – таким же, как все мужчины. Или в глубине души хотел, чтобы она узнала правду? Надеялся, что сможет понять? Невидимая нить связывала их, действуя на подсознание и заставляя совершать странные поступки.

Эбби вернулась с горячим чаем. Принимая кружку, Паркер сосредоточился на попытке унять дрожь в руках. Эбби устроилась рядом на диване. Хорошо бы увести разговор подальше от личных тем.

Чтобы не дрожать, Паркер старался думать о живительном тепле, а вовсе не о том, что сидел почти голым. Разумеется, ей хотелось спросить о шрамах: невысказанные слова будто витали в воздухе. Он оказался здесь по какой-то причине; ничто не мешало повернуться и поспешить домой. Ничто не мешало пойти по соседней улице. Ничто не мешало выбрать миллион других вариантов, которые не позволили бы Эбби увидеть то, что она увидела. Возможно, сам того не сознавая, Паркер желал показать, что понимает ее тайну, ее притворство; что тоже многое скрывает. Хотел облегчить ей путь, потому что притворяться было уже слишком поздно.

– Они не болят, просто выглядят страшно, – промолвил он.

– Кто это сделал?

– Неважно, все произошло в другой жизни.

– Можно посмотреть?

Вопрос застал врасплох не только Паркера, но, кажется, и саму Эбби. Он встал посреди комнаты и, повернувшись спиной, скинул халат, оставшись в первозданной наготе. Странно, но Паркер больше стеснялся Салли, хотя собаку всерьез заинтересовала предложенная гостеприимной хозяйкой миска со вчерашним супом. Паркер стоял неподвижно и так прямо, словно явился на военную комиссию. Поймет ли она, что уже много раз ему приходилось изображать статую? Тогда он боялся пошевелиться, чтобы непокорностью не навлечь новое наказание. А сейчас смотрел в пространство и вспоминал комнату, совсем не похожую на эту, бесчисленные приказы стоять ровно, безжалостные, нестерпимо болезненные удары. Чтобы избавиться от мышечной памяти и остановить вызванное позой раздвоение личности, Паркер расслабился, повел плечами и глубоко вздохнул.

Безобразные борозды на спине не могли в полной мере передать пережитые страдания, боль и унижение. Ощутив прикосновение мягких теплых рук, он с трудом сдержал дрожь и напомнил себе, что Эбби не причинит ему зла. Маленькие ладони осторожно исследовали беспорядочные полосы, которые пересекались, сходились и разбегались, сливаясь в огромное, уродливое клеймо. Чудовище. Эбби провела пальцами по буграм на коже, где разорванная плоть снова и снова прилипала к орудию пытки и отрывалась вместе с ним. Паркер обернулся, помня о своей наготе и готовясь увидеть на ее лице ужас при мысли, кем он был на самом деле. Однако не заметил и тени отвращения, лишь печаль. Эбби молча плакала.

– Тише, не надо, – прошептал Паркер. – Все в порядке.

Он обнял ее и почувствовал на холодной груди, возле сердца, теплую щеку. Паркер знал, что его шрамы производили на людей сильное впечатление. Лишь несколько раз обнажался не в одиночестве и впервые не испытывал раскаяния. Напротив, хотел успокоить, убедить, что все самое плохое миновало. Сейчас страдал не он. Эбби подняла халат и помогла ему снова одеяться. Паркер завязал пояс и сел на диван, а она устроилась рядом, прижалась к нему и начала гладить по волосам. Он знал, какие вопросы ей хочется задать, но готовых ответов не имел, во всяком случае пока. Шрамы действительно не доставляли физической боли, но говорить о них было трудно, почти невозможно. Душевные раны оказались слишком глубокими и до сих пор кровоточили. Все существо Паркера состояло из боли и страданий.

– Можешь не рассказывать, что случилось, – прошептала Эбби. – Но если когда-нибудь решишь поделиться, я буду рада выслушать.

Надо было встать и уйти, но Салли мирно посапывала на полу, положив лапы на ноги Эбби, а самому Паркеру не хотелось покидать тепло и уют ласкового объятия. Он не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя так спокойно. Наверное, когда были живы родители. Дождь стучал по стеклу, он слушал ровный ритм капель, веки тяжелели, мысли тонули в тумане. Паркер уснул – позволил себе погрузиться в сон хотя бы для того, чтобы оттянуть казавшийся неизбежным разговор.

Глава шестнадцатая Исповедь

Тогда