Учитель для ангела

Вывод кажется абсурдным, но это лишь на первый взгляд. Вот скажите, как бы вы охарактеризовали поэму о Руслане и Людмиле, если бы автор не закончил своё повествование на свадьбе, а слегка продлил жизнеописание этой влюблённой парочки? Семейные разборки, пелёнки, орущие детки, возможно, даже измены, м-да, не очень элегично, не правда ли? А что если бы автор прервал повествование в момент бесславной гибели главного героя? Получилась бы трагедия во всей красе. Всё-таки хорошо, когда право поставить точку в повествовании остаётся за автором, а вот в жизни всё не так мармеладно. Наша жизнь, словно неизлечимая болезнь, всегда кончается смертью, и судьба частенько бывает непредсказуема со своими предпочтениями концовок.

Впрочем, эта коварная бестия вовсе не спонтанна, она пишет свой роман в точном соответствии с законами кармы и ставит точку ровно в тот момент, когда срабатывает кармический триггер. Для Врана таким триггером стало возвращение воспоминаний. Нет, само по себе восстановление памяти не отправило его на перевоплощение, процедура прошла штатно и без осложнений, просто, как оказалось, в его воспоминаниях содержался смертный приговор. Вран, конечно, ожидал, что путешествие по чертогам памяти не будет лёгкой прогулкой, не даром же кому-то взбрело в голову лишить его воспоминаний, но всё же никак не предполагал вот так закончить своё существование.

Шёл уже третий день его добровольной самоизоляции. Дверь тюремной камеры теперь всё время оставалась незапертой, как бы подчёркивая, что статус Врана изменился, и он больше не является пленником. Впрочем, сей показательный жест несколько нивелировался регулярно фланировавшими по коридору охранниками. Несмотря на потенциальную возможность побега, за прошедшие два дня Вран даже ни разу не подошёл к двери, ему было не до того. Погружение в воспоминания захватили его полностью, и ни на какие посторонние действия он не отвлекался. Возможно, он и дальше продолжил бы рефлексировать, лёжа на постели и глядя в потолок, но его медитативный транс был внезапно прерван одним бесцеремонным визитёром. Фарас просунул свою любопытную физиономию в дверь и, убедившись, что Вран в камере один, проскользнул внутрь.

— Пришёл проверить правильность своих прогнозов? — хозяин бросил на гостя насмешливый взгляд, но не сделал ни единого движения, чтобы подняться ему навстречу. — Что ж, могу тебя поздравить, ты оказался прав.

— Для этого не нужно было быть пророком, — Фарас самодовольно усмехнулся и уселся в единственное кресло, имевшееся в распоряжении обитателя тюремной камеры. — Всем известно, что это именно Ставрати ответственны за стирание. Даже странно, что ты умудрился прожить с сознанием своей вины целых триста лет.

— Стирание? — в голосе Врана прозвучало искреннее недоумение. — Так ты решил, что я из-за этого подчистил свою память? Жаль тебя огорчать, но тут ты ошибаешься, — он всё-таки оторвал голову от подушки и уселся на кровати. — Я не раскаиваюсь в том, что мой клан запустил стирание и никогда не раскаивался. Это был единственный способ остановить сползание нашего мира в хаос.

— Разве один клан имел право брать на себя ответственность за судьбу всей Аэрии? — возмутился Фарас.

— А кто имел? — Вран насмешливо хмыкнул. — Совет слился, зассали эти жлобы брать на себя ответственность, хотя отлично понимали, что другого варианта спасти наш мир от разрушения просто не существовало. То, что клан Ставрати в конце концов не стал дожидаться одобрения Совета, было им только на руку, дало возможность списать причинённый ущерб на конкретных злодеев и устроить нам показательную порку. Из Ставрати тогда сделали козлов отпущения, — в голосе творца апокалипсиса явственно прозвучало презрение к подлым трусам, — меня с позором выгнали из Совета, а клан отстранили от управления, и Пятёрка, которая прежде была Шестёркой, благополучно захватила власть над осиротевшими кланами.

— Ты был членом Совета? — у Фараса сделался такой растерянный вид, что его собеседник не удержался от издевательской усмешки. — Но ведь тогда получается, что ты был главой клана Ставрати.

— Я и сейчас его глава, — отрезал Вран, — никто не освобождал меня от моих обетов. Некому стало освобождать, — тихо добавил он.

— Но тогда я не понимаю, зачем ты стёр свою память, — голос Фараса откровенно выдавал его растерянность. — И почему ты сказал, что мои предположения оправдались? Что плохого в том, чтобы узнать, что ты являешься главой клана?

— Во-первых, я не стирал свою память, — губы Врана скривились в горькой усмешке, — это сделала Пятёрка. А что касается моего статуса, то ты, по-моему, упускаешь одну немаловажную деталь. Я ведь глава не просто клана, а погибшего клана. Не уверен, что в Аэрии существует что-нибудь более фатальное, чем такая участь.

— Ты имеешь ввиду клятву единой судьбы? — неуверенно пролепетал Фарас. — Но ведь это просто формула, которую произносят при вступлении в клан.