Учительница

Постепенно просачивались обрывочные сведения о событиях в Восточной Европе, о перемирии, заключенном во Франции, о законах против евреев. Переписка Эльзы с Анн и Мадлен, с которыми она подружилась в Париже, в гуманитарном клубе Латинского квартала, прекратилась еще несколько месяцев назад, и попытки возобновить общение не увенчались успехом. Она сомневалась, что ее письма вообще доходят до адресатов. Знакомые, которые, в обход пропаганде венгерских газет, узнавали новости из Би-би-си – сами или через друзей, – описывали невообразимые вещи. Помимо слухов о желтой звезде – к сожалению, достоверных – и дискриминации евреев в общественной жизни, они рассказывали о массовых депортациях и концентрационных лагерях где-то на востоке, хотя было не совсем ясно, куда именно депортировали людей и что с ними потом происходило. Родители не переставали благодарить судьбу за то, что Эльза вернулась, как будто этого было достаточно, чтобы хотя бы ее уберечь от надвигающейся беды. По правде сказать, она никогда всерьез не задумывалась о том, чтобы оставить Коложвар и жить вдали от родителей. Не потому, что разделяла их взгляды, а потому, что собственные убеждения никогда не казались ей достаточно основательными, чтобы покинуть их, выбив почву из-под ног. Родители были важнее любых убеждений, за которые она могла бы держаться, которые готова была отстаивать. И все же она разнервничалась, когда увидела, как отец теряет самообладание, как на него находят внезапные приступы ярости, как он, по природе своей человек мягкий и добродушный, спорит до исступления, чего раньше она за ним не замечала. Он считал, что преследования евреев во Франции начались вовсе не из-за того, что французское правительство было вынуждено пойти немцам на уступки. «То же самое происходит в Венгрии, – заявлял он. – Заразный антисемитизм приспособил нацистскую доктрину для того, чтобы избавиться от евреев. Французские полицейские превратились в верных псов нацистского режима не потому, что людям промыли мозги и они стали нацистами – или же сделали вид, что стали. Просто они с самого начала терпеть не могли приезжих». Коллеги по школе и члены общины с ним не соглашались. «Макиавеллиевская коллаборация», как определил ситуацию один из приятелей отца, – и нет тут никакого кровожадного замысла или слишком уж дурных намерений. Оппортунистическое, расчетливое и, как знать, возможно, в конечном итоге спасительное поведение, чтобы не дать Франции еще глубже увязнуть в войне. Все эти наивные и беспомощные разговоры о политике, переливания из пустого в порожнее притупили ее чувства; с таким же успехом можно было обсуждать спорт, праздники или погоду. Эльза покорилась затопившей ее тишине, которая в какой-то степени олицетворяла коллективное молчание. Годы спустя она вспоминала, что в те дни, возможно, впервые услышала слово «коллаборация» – пособничество в преступлении; об этой стратегии говорилось отстраненно, как будто это своего рода капитуляция, акт конформизма: каждый стремился каким-нибудь хитрым способом примкнуть к тем, кого история назначит победителями, пробиться вперед, не прикладывая особых усилий, ничем не жертвуя, просто потворствуя чужим преступлениям. Вместо того чтобы сопротивляться, вы принимаете мировоззрение, которое вам предлагают. Таким образом, вы наделяете это мировоззрение силой, даже если как следует его не изучили, позволяете ему взять верх – разумеется, если при этом что-то получаете взамен. Просто все хотят жить, размышляла Эльза. В какой-то момент выживание отождествляется с образом будущего, и вы знаете, что вам нужно не бороться против этого будущего, а во что бы то ни стало стать его частью, служить ему во благо, поддерживать его – и тогда оно, может быть, вас пощадит. Все эти мысли Эльза держала при себе. Она видела, каких чудовищ может породить этот выбор – выбор, который приводил в ярость отца, – и в то же время старалась понять тех, кто выбирал коллаборацию, считая, что поступает правильно, кто готов на все, лишь бы спасти близких. Она пыталась понять их как своих идеологических противников. Глубоко в душе даже допускала, что у коллаборационистов гораздо лучше обстоит дело с самоиронией, чем у всех остальных. Они осознают собственное несовершенство. И все же спрашивала себя: а есть ли нечто такое, с чем мириться нельзя ни при каких обстоятельствах? Она не знала, как подступиться к этой теме.