Удача близнецов

К Весеннему Равноденствию готовились особенно тщательно. Расчистили мощеную каменными плитками площадку от прошлогодней листвы, выложили белыми камешками источник, а с менгиров и трона старательно содрали мох и лишайники, обновили священные древние руны. Кузнецы отковали новые треножники из бронзы, гончары слепили новые красивые чаши и блюда, ткачихи соткали для жриц и прислужников новые одежды, а на поручни каменного трона положили драгоценные дары, над которыми трудились лучшие мастера и мастерицы Старолесья: зеленую ажурную мантию, связанную костяными крючками из древесного шелка, сандалии из золотистой чешуйчатой кожи лесного дракончика, и венок из лозы дикого винограда, украшенный тонкими золотыми листочками, золото для которых намыли в Старолесском ручье. И на рассвете все пришли на священное место. Простые люди остались за кругом, а в круг зашли только жрицы и прислужники, одетые только в тоненькие, коротенькие туники, почти ничего не скрывающие, несмотря на то, что было холодно и на траве серебрился иней. Они поставили треножники, на них – новые глиняные чаши, зажгли в чашах ароматную можжевеловую смолу, расстелили перед троном новый, только вчера сплетенный коврик из шерстяных разноцветных нитей. Жрица, увенчанная венком из лозы и листьев и ягод падуба, ударила в ритуальный бубен. Прислужники заиграли на тростниковых флейтах. Звуки древней Песни Призыва понеслись над утренней раменью и затихли, запутавшись в верхушках елей и пихт. Трон пустовал. Жрица снова ударила в бубен, выстучала на нем всё тот же ритм. И опять ничего. Женщина подула на окоченевшие пальцы, снова начала Песню Призыва. Она решила: будет пытаться звать до заката, пока не кончится день. И если не отзовется никто, то… Мысль о том, что придется бросить родное Старолесье, была невыносимой, на глазах выступали слезы. И она не сразу заметила, что на пятый Призыв отозвались.

Над троном сгустилось серебристо-зеленое сияние, еще очень слабое, почти невидимое в лучах утреннего солнца. Ободренные жрица и прислужники заиграли громче древнюю музыку, а две юные жрицы, подхватив чаши с дымящейся ароматной смолой, насыпали в них сухих трав и пошли по кругу, окуривая всю площадку. Когда они вернулись на свои места и поставили чаши на треножники справа и слева от входа в каменный круг, дымок развеялся, а на троне появился мальчик в короткой, до колен, зеленой тунике, в серебряном с золотом и изумрудами широком ожерелье. Его пепельно-русые волосы в беспорядке падали на плечи, из-под них торчали острые сидские уши, а огромные серебристо-зеленые глаза выдавали в нем сына Народа Высоких Трав.

Жрица замерла с бубном в поднятой руке. Мальчик… это было странно и необычно.

Аодах – а это был он – осмотрелся. Это место было ему незнакомо – ведь отец никогда не брал его с собой, когда откликался на людское поклонение. Но Аодах знал, зачем люди звали князя Фэур. Для высших фейри поклонение людей – источник особой силы, и чем это поклонение искренней – тем сила больше. Но за это следует быть благодарным. Фейская благодарность – штука странная и опасная, потому-то в свое время в Фарталье люди и приняли Пятерых. Пятеро не требовали того, что иной раз требовали фейри… и демоны. Но благодать Пятерых проявлялась не так прямо и явно, как фейская благодарность или фейская милость. Если фейский владыка благословлял пашню – урожай выходил такой, какой просили люди… но взамен люди должны были служить так, как того требовал владыка. Кому-то было достаточно ублажения поклонением и дарами, кому-то хотелось смотреть на жаркие любовные утехи, а кому-то нравились веселые гулянки с вином, песнями и плясками. Если фейский владыка обижался, то мог наслать на людей всяческие бедствия. Потому в тех местах, где поклонялись высшим фейри, их старались по возможности ублажать – как благих, так и неблагих.

Юный князь Фэур почувствовал удивление людей: они ждали его отца, и растерялись, увидев нескладного мальчишку в княжеском ожерелье вместо статного высокого сида с роскошными косами до пояса. Он глубоко вдохнул прохладный весенний лесной воздух, ощутил его вкус и свежесть. Мир людей нравился ему, хоть и был суров. И сами люди – то, как он видел их – тоже нравились. Хоть он и осознавал, что они разные и во многом для фейри непонятные.