Тринадцатый был загадкой для всех. Большой загадкой, которую было очень непросто разгадать, и, похоже, эта сложность привлекала к решению всё больше народу. Но Граф точно был уверен, что это дефект. Все Нои, даже он сам, были некоторым образом привязаны к семье. Не может быть, чтобы подобная полная независимость была нормальным делом.
— С Тикки что-то не в порядке, и в этот раз хоть, вроде бы, всё встало на свои места, но.. Неужели так сильно незаметно, что с ним всё ещё что-то не то? Что он просто что-то скрывает?
А вот это для Графа было уже неожиданной новостью. Впрочем Тикки… Это была очень отдельная история, в которую он вмешиваться не собирался.
— Это я ещё не упомянул, что по каким-то неведомым причинам у нас появился, но не собирается перерождаться Четырнадцатый. Да будь он хоть трижды предатель и подлец, он должен был вернуться, он ведь был Ноем, действительно был Ноем, насколько я понял, так почему его нет?
На этот вопрос у Графа ответа тоже не было.
— И почему никто из нас не помнит ничего из прошлой жизни? Что за сбой произошёл с нами, после того как мы были убиты Четырнадцатым? Что произошло на самом деле? — Я бы и сам хотел понять многое из того, о чём ты спрашивал, — вполне откровенно и искренне ответил Граф, — и я понимаю, что этим надо заняться немедленно. Но, похоже, я уже умудрился упустить шанс всё узнать.
— И что это был за шанс?
— Допросить Четырнадцатого перед тем, как убивать и, возможно, не убивать вовсе, но, должен признать, что спокойное мышление в той ситуации мне практически не давалось. Сложновато анализировать и думать, когда понимаешь, что член семьи как-то докатился до убийства всех остальных. Моя вина тут, конечно, очень большая, я упустил и мотив Четырнадцатого вместе с тем, что могло на него повлиять, и не попытался выяснить, что именно это было. Потом был ещё и Мана, который мог тоже что-то знать, но у него как назло помутился рассудок, и он забыл о многом. Примерно с того момента, как Неа вообще пробудился. Мне бы подождать, отследить, чтобы он остался жив до, скажем, твоего пробуждения, чтобы попытаться восстановить память, так нет же! Он снова умер, слёг от какой-то болезни… А единственный мальчишка, что был связан с ним и призвал даже в виде акума, оказался экзорцистом и уничтожил его. А ведь я мог узнать всё необходимое от Маны, когда он уже стал акума, и даже не попытался вмешаться. Дал мальчишке освободить его и даже не попытался убить. Сам не знаю почему.
Граф замолчал на некоторое время. Мудрость во время его короткого монолога уронил голову на стол и теперь не подавал почти никаких признаков жизни. Его выдавали только слегка приподнимающиеся на вдохе плечи. А Граф осознал, что что-то всё-таки произошло.
—Да, я совершил достаточно ошибок, так что вряд ли смогу дать хоть какие-то ответы на вопросы и унять вполне оправданное беспокойство.
Мудрость глухо простонал что-то неразборчивое в стол. Граф деликатно промолчал, дожидаясь от него более адекватной реакции.
— А что вы будете делать с этой заразой, а, Граф? Что будете делать с тем, что Нои... каждый из нас может оказаться таким же оторванным от семьи. Что это такое?
— Не знаю.
— Жаль, чертовски жаль, Господин Граф, — болезненно рассмеялся Ной, — потому что вы должны это знать… очень должны.
Мудрость снова замолчал, и на сей раз Первый Ной ожидал его следующих слов с сильным напряжением. — Знаете, Граф, это просто ужасно, — снова заговорил Мудрость, — вы не помните, я ведь раньше никогда не пробуждался с подобным дефектом, нет? — Нет, ты — нет. — Ха-ха. А с чего я взял, что дефект идёт от момента пробуждения? В этот раз вначале тоже всё было прекрасно и даже очень. Как обычно… Понимаете, о чём я, Граф? Он поднял голову, наконец-то посмотрел Первому в глаза. Мудрость был полностью измотан, и это было очевидно. Так же как после всех этих странных фраз должно было стать совершенно очевидно, почему к нему сегодня пришёл Мудрость. — Ну, так что мне теперь с собой делать, если я тоже, похоже, «заразился» этим полным безразличием к вам, к семье и недоверием ко всему, что вы творите? Что мне теперь делать, Господин Граф?? *** За плотно занавешенным окном только-только зарождался новый день. Люстра под потолком лениво раскачивалась на ветру в такт только ей известному мотиву, который сейчас непостижимым образом зарождался в его голове. Он любил вот так вот полежать, посмотреть на эту раскачивающуюся лампу, на гуляющий по потолку желтоватый круг и посочинять песенки и мелодии. Кажется, он начал заниматься подобной ерундой ещё с прошлого поколения. До этого он вообще не интересовался музыкой, песнями и всем, что с ними связано. Однако в прошлой жизни у него родились сыновья, один из которых виртуозно играл на клавишных. А ведь всё началось с того, что этот ребёнок просто нечаянно забрёл в комнату, где стоял управляющий Ковчегом инструмент. С тех пор музыка стала одним из самых надёжных убежищ Неа.