Удар отложенной смерти

– Какие шпионы международного империализма?! Это – мирные, безобидные люди, пусть чем-то не похожие на нас с вами. Разве за убеждения можно судить? Ну, если только за фашистские…

Минц к тому времени отработал уже почти три года. С ним очень не хотели расставаться, но всё же пришлось уволиться. Смутьян чудом остался при партбилете, который и теперь не собирался сдавать. Карьера его рухнула. Мать Сашка Кира Ивановна вскоре после этого умерла от инфаркта. Крах всех надежд довёл её до Южного кладбища, а папу, Льва Бернардовича, – до реанимации больницы имени Ленина. Они были уже в возрасте и не выдержали очередного потрясения. Позднее, долгожданное дитя оказалось за бортом нормальной жизни.

Сам Сашок особенно не переживал, по крайней мере внешне. Он научился виртуозно играть на гитаре и мандолине. Кроме того, в джинсах и с чёрными лохмами до плеч, бегал по урокам, натаскивая балбесов по музыке и трём иностранным языкам. Причём зарабатывал Сашок тогда гораздо больше, чем в прокуратуре. Лев Бернардович подыскивал сыночку клиентов, и тот настраивал пианино, рояли.

Так продолжалось до начала восемьдесят восьмого, когда Андрей привёл его к Горбовскому. Сашок тут же вдел себя в «троечку» и привёл в порядок волосы. На следующий год выпустили из мест заключения столь любимых им кришнаитов, и всё встало на свои места. Только Кира Ивановна уже не могла воскреснуть…

* * *

Сквозь стену дождя они перебежали в подъезд Сашкиного дома. У входа в сберкассу, что помещалась на первом этаже, отряхнулись, перевели дух и стали подниматься на четвёртый этаж без лифта. Минц, тряся зонтом, вдруг остановился, оглянулся; и Андрей едва не врезался ему в спину.

– «Уж не узнал ли ты три карты у графини»? – Сашок пристально смотрел в глаза другу.

– Чего-о? – Тот даже отвесил челюсть. – У кого?..

– У Обер-гофмейстерины! – Минц, похоже, не собирался никуда идти до тех пор, пока не получит признание.

– Ах, вот оно что, гражданин прокурор! – вскипел Андрей. – Всё криминал ищешь? Я с самим Дьяволом готов был связаться этой ночью! А что прикажешь делать? Каждую неделю наших ребят хоронить? Или для тебя принципы жизни дороже – и своей, и чужой? Прекрати юродствовать, Сашок! Надо же иметь какую-то гибкость…

– Андрей, извини, если я тебя чем-то обидел! – Минц пожал ему руку выше локтя. – Не знал, что ты так прореагируешь. Пойдём, обсушимся, Василия помянем. У меня в заначке дагестанский коньяк есть. Ты переутомился, я понимаю. Значит, серьёзно подобрался к Оберу? Я понял, что ты ещё зимой имел с ним дело. Это он золото сдал?

– Он ещё и тебя, салагу, спас. А мне пришлось врать, что мазь от гомеопатов. А то додумался бы ещё помереть за идею…

Пока Саша отпирал замок, Андрей стряхивал свою кожанку.

– Значит, я был прав… Проходи. – Саша зажёг в прихожей свет, открыл ещё одну дверь. – Папа сейчас у Сони, в Токсово. Понимаю, что ты хотел бы с ним встретиться, но оставлять старика одного я не рискую. Соскучиться он может, да и сердце постоянно жмёт…

Минц открыл шкафчик и выкинул шлёпанцы, которыми всегда пользовался Андрей.

– Надевай и не кипятись. Я же не против. Если это поможет взять Веталя…

– Гарантирую, что поможет! – Андрей стянул чёрную рубашку, полюбовался своим отражением в зеркале старинного трюмо. – Обер обещал нейтрализовать охрану и привести Веталя в такое состояние, когда тот не сможет сопротивляться. Он и подходящее место выберет – чтобы посторонних людей не задеть…

Озирский снял промокшие джинсы, кинул их на тахту. Саша тут же унёс брюки в ванную.

– Всё это случится завтра вечером в «Метрополе». – Андрей зевнул и снял носки. Саша, ничуть не удивившись, подобрал и их. – Иди, Сашок, хозяйничай. Потом поговорим…

И Андрей грохнулся на диван, с наслаждением вытягиваясь поверх покрывала.

Закрыв глаза, он мысленно прошёлся по знакомой до мелочей, почти родной квартире. Впервые появился здесь двенадцать лет назад и познакомился с Кирой Ивановной – красивой и душевной русской женщиной. Сначала принял её за домработницу, а впоследствии объедался её щами и пирогами, так как пани Мария всегда ненавидела готовить. При Андрее мать Сашка ни разу не закатывала истерик; наоборот, восхищалась им и ругала своего болвана. Сейчас Кира Ивановна смотрела на него со стены – там висела фотография, сделанная на курорте, в Крыму.

Четырёхлетний Сашка сидел между родителями на фоне гор и моря. Кира Ивановна, в соломенной шляпе и цветастом сарафане, выглядела писаной красавицей – настоящей некрасовской женщиной. Ей уже было сорок семь, но выглядело гораздо меньше. Папа же казался буквально двойником Шолом-Алейхема; и его глубокий, задумчивый взгляд проникал в душу. Озирский подумал, что Сашка, вопреки всем законам генетики, получился брюнетом. Оба родителя его были светлоглазыми и белокожими.