Удар отточенным пером

Наконец мы все впихнулись в машину. Селиверстов, усевшийся между мной и Викой, держал на коленях свой планшет. Эфир продолжался, и у меня снова не было возможности вставить слово о том, что фреоны, хоть и содержат фтор и насыщенные углероды, не горят ни при каких условиях и именно поэтому используются в системах пожаротушения. Как показала моя деревенская практика, это можно даже выпить с медицинским спиртом из пожарного баллона, и ничего не случится. Но сейчас было не до фреона: все смотрели шоу, боясь упустить хоть слово.

– Почему дело, кажущееся столь очевидным, приобрело такую сложную судебную историю? – спрашивал тем временем ведущий.

Миллер томно закатила глаза и поджала губы, отчего ее лицо приобрело выражение «скорбящий интеллигент», наверняка сто раз тренированное вчера вечером перед зеркалом.

– К сожалению, – начала Ада Львовна с легким вздохом, – сейчас суды назначают эксперта не только когда это необходимо, но и в тех случаях, когда специальные знания не требуются вовсе. В результате эксперт не помогает, а только запутывает суд. Возьмем дело «Русского минерала» против профсоюза. С точки зрения здравого смысла здесь все очевидно: рабочие организовали профсоюз, они недовольны рвачеством своего руководства и публикуют в газете материалы об этом для того, чтобы все работники завода знали ситуацию. Так легче организовать движение за свои права. Администрации это не нравится. По совести, по моральному закону возразить нечего, тогда юристы завода нашли повод придраться к профсоюзу формально. Рабочие – не журналисты, пишут как умеют, как получается. И вот тут-то администрация и нанимает профессионального филолога, наделенного статусом эксперта, который в буквальном смысле слова цепляется к словам профсоюзной газеты и намеренно находит в статьях то клевету, то оскорбление, то какой-нибудь вред репутации или дискредитацию. Суд вынужден принимать сторону эксперта, потому что у него научный статус, у эксперта имя, как тут поспоришь…

– И нечистые на руку эксперты этим пользуются? – в предвкушении ответа сощурился ведущий.

Миллер повела головой. Она была в длинном красном платье, которое волнами ниспадало до самого пола, оставляя открытыми только носки туфель, вернее одной туфли, потому что сидела она эффектным полубоком. Волосы Примадонны были уложены в витиеватую вечернюю прическу, оправа очков подобрана под цвет наряда. И весь ее вид говорил только об одном – о ее невероятной крутизне.

– Я бы не стала говорить «нечистый на руку». Причины могут быть разные, эксперт действительно может не разобраться в ситуации, может искренне заблуждаться…

– Но в данном конкретном случае? – настаивал молодой человек, худой и остроносый, как только что наточенный карандаш.

Примадонна снова вздохнула и сделала лицо «я не хочу об этом говорить, но как честный человек должна»:

– В данном конкретном случае экспертом по делу выступает Виктория Берсеньева – очень известный и уважаемый в городе лингвист. И я думаю, выбор администрации был не случаен. Авторитет у Виктории серьезный, особенно после действительно блестящего раскрытия убийства. Однако как раз в силу ее большого опыта в экспертном деле я не могу поверить в то, что Виктория искренне верит в злонамеренность профсоюзной организации…

– То есть эксперт попросту лжет? – предельно упростил этот сложный заход ведущий.

– Я не знаю, я уже сказала, причины могут быть разные, – скорбно прошептала Миллер, сделав на камеру большие честные глаза так, что стало ясно: «Виктория, конечно, лжет, но Миллер не может сказать об этом прямо».

После этого Ада Львовна исчезла с экрана, вместо нее в эфире жалобными голосами завопили какие-то женщины, изображая просторечие и почему-то «гэкая».

– Вот муж мой не болел, не болел, а на заводе год поработал, и все – раз заболел, два… Неделя прошла с последнего больничного, а он опять болеть хочет…

– Люди-то нас давно дураками видели, но противно, когда прямо в глаза-то врут. Руку вон мне кислотой разъело, просила компенсацию, не положена, говорят. В глаза врут! В глаза! А как же не положено, когда я инвалид теперь?!

Женщина зарыдала, показывая на камеру обезображенную руку.

– Ряженые. – Селиверстов скривился с отвращением. – Страховая исправно платит. А случая с кислотой вообще не помню.

Вдруг на экране появилось знакомое маленькое лицо женщины-девочки. Это была Катерина. Как обычно, губы ее были немного поджаты; посмотрев в камеру быстрым острым взглядом, журналистка заговорила, отрывисто кидая слова: