Удав, или Мальчики кровавые в глазах

— Или делом заняться серьезным, — вполне серьезно подсказал дядя Сережа.

— Каким? — спросил Владик.

— Ну, скажем, ларек коммерческий грабануть, — со свойственной ему безошибочной оригинальностью подсказал Головкин.

И на другой день 15 сентября он уже специально приехал в Жаворонки и стал поджидать именно этих мальчиков, которые сказали, что сегодня опять собираются играть на автоматах Белорусского вокзала. Желание горячей волной подступало к щекам, гулко стучало в ушах. Он даже придумал, как поступит с этими тремя мальчиками. Все утро совершенствовал дыбу в своем подвале.

Страсть была так сильна, что он совсем забыл о Жене Л., которого вчера по-соседски довез до самого дома.

Он ждал троих маленьких игроков. И дождался.

На этот раз все глупые любители легкой наживы не уместились в багажнике этого перевозчика смерти. Одному пришлось лечь на пол между передним и задним сиденьями. Примерно в 19.30 машина промчалась через поселок Юрасово. Может бьггь, ее видел кто-нибудь из родителей этих ребят. А ребята думали, что участвуют в каком-то замечательном озорстве.

В остальном все было как прежде, только масштабнее в три раза. И в три раза больнее.

Он запер дверь подвала, отрезав пленникам путь наверх.

— Сколько будет восемь плюс три? — Маньяк не просто спросил, а как-то прогавкал от нетерпения.

— Что? — растерялся Владик.

— Сколько будет восемь плюс три?

— Ну одиннадцать.

— Вот именно, одиннадцать, — поднял вверх палец Головкин. — С вами тремя у меня уже будет одиннадцать убитых мальцов.

Помимо сменяющих одна другую попыток полового акта, помимо почти беспрерывного разврата, в который он заставлял пленных вступать и друг с другом, маньяк предложил этим маленьким игрокам новую страшную игру по своим правилам: в партизан и карателей. Определив, в каком порядке они умрут, он заставлял одного ребенка вешать другого, выбивать табуретку из-под ног... И дети, смертельно напуганные, делали это под угрозой того, что палач поменяет их местами.

Оправдываясь потом на следствии, хоть никакие оправдания тут невозможны, Головкин говорил, что хотел доказать себе постулат о врожденной греховности человека, о том, что друг всегда запросто может предать друга в минуту смертельной опасности. И даже убить. Чудовище...

Из показаний обвиняемого С. А. Головкина на допросе 22 октября 1992 года:

«...Мне интересен был сам процесс этих действий, их унижение, подчинение моей воле, у меня наступал эмоциональный подъем от виденного, какое-то самоутверждение. Этим же я руководствовался, когда стал по очереди их вешать на глазах друг у друга, они не могли препятствовать мне, в глазах был один испуг».

Десять часов продолжался этот кошмар. Десять часов ждал смерти самый младший из мальчиков — Денис. Чудовище в облике зоотехника проявило людоедский гуманизм, объявив Денису Е., что полюбил его больше остальных и поэтому съест последним.

Заставив Дениса казнить Юру, Головкин вспомнил свой педагогический опыт и устроил наглядный урок анатомии. Расчленяя одного мальчика на глазах другого, чудовище показывало живому человеческие органы, называло их, объясняло их назначение. Связанный и подвешенный на дыбу, Денис пытался отворачиваться, но чудовище совало ему под нос то печень, то еще теплое, дымящееся в сыром холодном подвале сердце. Во-

лосы на голове несчастного ребенка поседели в одночасье.

Время шло, но вдохновленный маньяк не замечал его.

Из показаний обвиняемого С. А. Головкина на допросе 22 октября 1992 года:

«...Закончив с расчленением одного, я заставил другого пососать еще раз мой половой член и, по-моему, пытался совершить с ним акт мужеложства. Перед тем как совершить убийство, я повесил его с помощью веревки за руки на крюке. При этом я использовал и кольцо металлическое, которое затем обнаружили в моем рыбацком ящике. Я его надел на крюк, сделал петлю, накинул мальчику на шею и пропустил веревку через это кольцо. Все это я сделал с тем, чтобы придушить немного его, если вдруг он вздумает кричать. Закончив все эти приготовления, я сообщил, что сейчас буду у него на груди выжигать нецензурное слово... Во время выжигания этого слова он не кричал, только шипел от боли. Затем я повесил его на веревке сине-белого цвета. Было уже утро...»

На этот раз в виде талисманов он взял себе их нательные иконки и крестики. Носил несколько дней в кармане. Они, должно быть, очень тяготили, и он их выбросил в Москве возле платформы Беговая.

КОНЕЦ ЧУДОВИЩА

18 октября, спустя месяц после убийства, Головкин проезжал на своей машине мимо поста ГАИ возле села Успенское. Там была пробка. Авария? Проверка? Нет. Оказалось, что затор образовался, чтобы по дороге прошла большая процессия людей. Это были похороны. Оркестр играл у входа на кладбище. Людей было гораздо больше, чем могло бы присутствовать на семейных похоронах. Над головами проплыли три уже заколоченных гроба, обитых красной материей.