– Маш… ты ведь не маленькая, – я встал и подошел к ней, поддавшись какому-то порыву, желанию защитить ее, поддержать, обнял, чувствуя, как под руками вздрагивают ее худые плечи. – Ну, Марья… не надо! – но она продолжала беззвучно плакать, пряча глаза.
Я почувствовал, что мы не одни в кухне, обернулся и увидел Юльку, прижавшуюся к дверному косяку и тоже вытирающую красные и мокрые от слез глаза.
Всегда надеешься, что этот день не настанет. Но чудес не бывает… И нужно вылезать из-под одеяла, собираться и… ехать.
Юлька завтракала, пряча от меня зареванные за ночь глаза, давилась овсянкой и шмыгала носом.
– Юль, – я села рядом, обняла ее, прижав к себе. – Ну, не плачь, я тебя прошу! Я ведь не уезжаю никуда, мы по телефону будем разговаривать…
Дочь вцепилась в мой свитер и часто задышала, пытаясь подавить подступившие слезы. Я гладила ее по волосам, гладко забранным в шишку, а она продолжала бороться с истерикой, не желая расстраивать меня.
– Заяц, не надо… Ты ведь понимаешь, что мне нужно в больницу, только так я смогу вылечиться… – я подняла за подбородок ее голову, поцеловала в нос. – А ты поживешь у бабушки, и папа тебя на тренировки будет возить…
Юлька кивала, соглашаясь, но в глазах все равно была такая тоска, что мне стало совсем невыносимо. Чертова болезнь, заставляющая меня бросать единственную дочь…
Звонок Артема прервал наше затянувшееся прощание, я помогла Юльке одеться, еще раз поцеловала ее и пообещала позвонить ей сразу, как только она вернется из школы. Когда дверь за дочерью закрылась, я тоже начала одеваться. Конечно, я могла попросить Даниила отвезти меня, но сейчас почему-то мне меньше всего на свете был нужен Даниил Городницкий с его сочувствием. Не знаю, почему, но в последнее время мне стали неприятны встречи с ним. Я чувствовала свою вину перед его сыном, перед женой, оказавшейся обычной, доброй девахой, которую регулярно обманывает красавчик-муж. С моей помощью.
Я вздохнула, подняла пакет с вещами, взяла с полки у зеркала сумку и ключи и вышла на площадку.
…Лаврушин ждал меня в приемном покое, когда я вошла, сразу поволок в пропускник, оформил историю болезни без лишних проволочек и сам отвел в отделение. Палата оказалась чуть ли не элитная – вместо восьми человек – всего четверо, правда, помещение было рассчитано только на две койки, ну, да ладно, что ж теперь. Это все равно лучше, чем огромная общая. Моя койка оказалась у окна, из которого безбожно дуло, в связи с чем на подоконнике красовалось старое клетчатое одеяло, призванное хоть как-то уменьшить сквозняк. Кроме меня, в палате находились две женщины лет шестидесяти и молодая девочка, почти подросток. Она первая ответила на мое приветствие и сразу начала знакомиться:
– Здравствуйте! Я Оля.
– Маша.
Пока я разбирала свои вещи, она, присев на краешек моей кровати, расспрашивала о диагнозе и предыдущем лечении. Эти разговоры были неизбежны – нам предстояло провести в палате много времени, придется как-то общаться, не молчать же все время. Вскоре опять пришел Лаврушин, увел меня в отделение диагностики. Опять эти невыносимые процедуры, опять боль, кровь и страх. Хотя сейчас уже вряд ли кто-то скажет мне что-то новое…
До самого обеда я пробыла там, вернулась в палату уставшая и измученная, легла на кровать, отвернувшись лицом к стене. Так прошло какое-то время, потом я вспомнила, что должна позвонить Юльке. Достала телефон и села, накрыв ноги одеялом, набрала номер. Дочь ответила почти сразу:
– Алло! Мама, это ты?
– Да, заяц, я. Как ты? Как в школе?
– Все хорошо, ты не волнуйся! А у тебя как? В какой палате лежишь? Мы с бабушкой приедем к тебе завтра!
– Юленька, завтра не надо, не мотайтесь, я ведь только сегодня уехала. Лучше в выходной, чтобы бабушке с работы не отпрашиваться. Ты на тренировку идешь вечером?
– Да, сегодня прогон будет, – Юлька вздохнула. – Хоть бы Олег пришел, а то опять что-нибудь выдумает…
– Не волнуйся, придет. А забирать тебя кто будет?
– Бабушка. Папа не может сегодня, у него игра.
Ничего нового – с уходом из большого футбола Артем не утратил любви к нему и теперь часто играл за какую-нибудь команду на первенство города. Даже сейчас, когда ребенок остался фактически один, мой муж не мог пропустить игру. И после этого обвинял меня во всех смертных грехах…
– Ты позвони мне, когда вернешься, хорошо? – я почувствовала, что Юлька вот-вот заплачет, и перевела разговор на другую тему, начав болтать что-то.
Мы проговорили еще минут десять, и дочь спохватилась:
– Мама, мы так все деньги с телефона проговорим!
– Ничего. Ладно, Юляша, давай закругляться. Целую тебя.
– Пока, мамуся. Ты только не плачь, обещаешь?
– Хорошо, зайка, не буду.