Удержи меня

Я повернулся и пошел в отделение, на ходу срывая перчатки и халат. Только сейчас до меня дошло, что эта корова Оксанка нашла способ отомстить Машке. Тварь, ну, я до нее доберусь, только бы у Машки ничего серьезного… Грудь, сказала Юлька, и шея? Так это ерунда, и даже дефекта видно не будет.

Я несся в больницу, нарушая все правила движения, просто чудом ухитрился не врезаться и никого не задавить. Ожоговый центр находился на другом конце города, почти на пустыре. Маленькое старое здание, обшарпанное и давно нуждавшееся в ремонте, стояло в глубине большого, запущенного парка, который летом выглядел не так уныло, как сейчас. Голые кривые ветки напоминали черных змей, замерших в ожидании жертвы. От ворот до дверей приемного покоя вела расчищенная аллейка, освещенная фонарями. Я шел по ней и боялся думать о том, что увижу сейчас. Дежурный врач оказался моим сокурсником, моментально вспомнил, кто я, и разрешил пройти в палату.

Машка лежала у самой двери, укрытая одеялом до подбородка, и спала. Кроме нее, в палате никого не было. Я присел на табуретку и осторожно прикоснулся к ее щеке, но Машка не отреагировала, видимо, до сих пор находилась под действием наркотика. Я сдвинул в сторону одеяло и увидел повязку на шее и левой груди… Черт, левая… и опухоль у нее там же…

Поцеловав Машку в щеку, я снова укрыл ее одеялом. Она не просыпалась, а время шло, мне еще нужно было забрать у Артема детей и придумать, чем кормить Маруську. Придется беспокоить педиатра, но, думаю, за деньги она не окажется приехать и посмотреть ребенка.

Перед уходом я заглянул в ординаторскую и поговорил с врачом, принимавшим и перевязывавшим Машу. Пожилой, полноватый доктор честно признался, что дело плохо, и, скорее всего, Машке предстоит радикальная операция, грудь очень сильно пострадала, поражение глубокое и обширное. С шеей было лучше, небольшая пластика вполне способна была скрыть дефекты.

– Доктор, дело еще в том, что у нее онкология, – сказал я, глядя в пол. – Левая грудь…

– Хорошо, что сказали, я сейчас консультацию закажу, будем решать совместно. И мне нужны ее документы из онкодиспансера.

– Да, я все привезу завтра. И еще – вот телефон врача, который ее наблюдает, – я порылся в борсетке и вытащил визитку Лаврушина.

– Я позвоню ему завтра с утра. А сейчас идите домой, я не думаю, что вашей жене нужно ваше присутствие здесь. Да и спать она будет долго.

Я попрощался и вышел из ординаторской. Полутемным коридором добрался до выхода, по освещенной аллейке добрел до стоянки и сел в машину. Осталось забрать детей… но сначала у меня было еще одно дело. Я позвонил отцу и попросил забрать к себе Максима прямо сейчас.

– Зачем? – удивился отец, и я соврал:

– Мне нужно обсудить кое-что с Оксаной, не хочу, чтобы он слышал. Сделаешь? Только не говори, что я просил.

– Хорошо, – по-прежнему удивленно ответил отец.

Прикинув по времени, сколько ему потребуется, чтобы добраться до дома Оксанки, я поехал туда же. Мои мысли вертелись вокруг одного – как там Машка, ведь ей, наверное, очень больно…

Через полчаса я уже звонил в Оксанкину дверь. Она открыла, не спрашивая, и не удивилась, увидев за дверью меня.

– Что, ждала? – враждебно начал я, преодолевая в себе желание схватить ее за горло и как следует приложить о стену затылком.

– Ждала…

– Ну, что скажешь?

– Ничего…

– Тварь ты, Оксанка, как же ты посмела? – выдохнул я прямо ей в лицо, стараясь не касаться руками, чтобы не убить ненароком. – Ведь с ней дети были, ты ж сама мать!

– И что? Почему ее дети важнее моих?

Определенно, эта безмозглая корова ничего не понимала… Еще одно слово – и я ее точно задушу.

– Что ты прикидываешься? Не понимаешь, что я сейчас запросто могу тебя в тюрягу упрятать? И Макса забрать? Ты же социально опасная!

– Упрячь… или ударь меня, ты ведь хочешь этого, я вижу, – проговорила она, глядя мне в глаза.

– Мне противно к тебе прикасаться. Хотя ты и права – мне очень хочется тебя ударить. Значит, сделаем так – ты сейчас сядешь и напишешь мне все, как было – где ты взяла кислоту, как ты подкараулила мою жену, как плеснула в нее эту дрянь… И эта бумага будет лежать у меня как гарантия того, что ты никогда не посмеешь отказать мне во встрече с ребенком.

– А если не напишу?

– А тогда напишу я. И прямиком от тебя двину в милицию. Через полчаса тебя заберут, и тогда ты Максима будешь видеть только по ночам во сне, лежа на нарах в лагерном бараке, поняла? – я смотрел на нее с ненавистью, от которой мне трудно было дышать.

У меня в голове не укладывалось, как Оксанка могла поднять руку на женщину, с которой рядом было двое детей? Ведь кислота могла попасть и на Маруську, и на Юльку… Неужели она так любила меня? Да бред – какая любовь, это просто задетое самолюбие, обида на меня за то, что я ушел от нее. Ну, и мстила бы мне, корова несчастная…

– Так что? Ты будешь писать? Или я?

– Ты не сделаешь этого, Городницкий… ты не сможешь…