Удивительные истории о любви (сборник)

Она молчала несколько секунд, показалось – вечность. По обрывкам фраз сквозь приглушенные рыдания я понял, что случилось непоправимое, но осознал не сразу, только выяснил, где она.

– Бюро судебно-медицинской экспертизы на Екатерининском, десять.

Соню я увидел издали. С совершенно прямой спиной, подпирая поясницу руками, она сидела на скамейке у безликого многоэтажного здания из серого силикатного кирпича. Зареванное лицо с припухшими губами показалось мне совсем детским и по-прежнему прекрасным, а неожиданно огромный живот, обтянутый платьем, только подчеркивал сходство с мадонной.

* * *

Соня появилась у нас годом раньше, в восьмом классе. На школьной линейке первого сентября. Я повернул голову, собираясь что-то рассказать Максу, и остолбенел: рядом стояла девочка с лицом Сикстинской мадонны, той самой, из Дрезденской галереи, перед которой мы с дедом провели больше часа, а потом, быстро пробежав по другим залам, опять вернулись к ней. И следующим днем зашли еще раз. Краем уха слушая слова деда о запечатленном Рафаэлем образе материнской души, я, тогда тринадцатилетний мальчишка, разглядел в ее глазах то, что ищет каждый мужчина в глазах своей избранницы.

Мадонна в синем платье и простеньких балетках, сбежавшая с живописного холста, стояла совсем близко – на расстоянии вытянутой руки. Темные волосы, разделенные на прямой ряд и собранные на шее в пышный хвост, играли на солнце красноватыми бликами. Желание дотронуться до шелковистых прядей, упругими змейками сползающих по спине, не оставляло меня все школьные годы. Я сидел позади нее и часами любовался нежной ложбинкой на тонкой шее с выбившимися из-под заколки каштановыми колечками. Репродукцию «Сикстинской Мадонны» – самую огромную, из тех, что оказались в магазине канцтоваров, полтора на два метра, почти как оригинал, – я повесил у себя в комнате, но не над столом, а напротив кровати. Дед, проникнувшись моим чувством к живописи, одел ее в золоченый багет. Несколько лет я засыпал и просыпался, видя перед собой подернутые печалью глаза Сони. В мечтах я бесконечно долго целовал ее пухлые детские губы и сотни раз признавался в любви, но мысль предложить встречаться даже не посещала мой воспаленный любовью мозг. Я догадывался, что все парни в классе тайно влюблены в нее, но никто не говорил об этом. Видели они в ней тоже Мадонну или просто красивую девочку с грустными глазами, я так и не узнал.

Соня отличалась от остальных девчонок, но не экстравагантностью нарядов, не ультрамодными прическами – вьющиеся пряди роскошных волос она собирала заколкой либо в хвост, либо в узел на затылке – в ней не было кокетства с налетом высокомерия, что обычно присущ первым красавицам класса. Подруг у Сони не было, во всяком случае, школьных. Держалась она со всеми приветливо, как и подобает королеве, никого не выделяя, пока не появился Кира Новак.

Выше меня на полголовы, гибкий и стройный, с гладкими, как у девушек, щеками (не знаю, брился ли он?). Светлые до плеч волосы носил забранными в хвостик «мистер Бун». Лояльность директрисы к внешнему виду учеников позволяла нам такие вольности. Улыбчивый и общительный математический гений во всем был выше меня, и я смирился с этим.

Материнские педагогические эксперименты со скрипкой, французским, бальными танцами и фигурным катанием чуть не сделали меня изгоем двора, если бы не покровительство олигофрена Сережи. Под его защитой все дворовые разборки меня не коснулись, а в гимназии споры кулаками не решали – ценился интеллект, но после знаменитой драки в душевой, когда все безоговорочно признали первенство Киры, вернее, согласились с выбором Сони, я пожалел, что никогда не дрался.

То ли друзья, то ли влюбленные, они никогда не расставались. Класса не сторонились, но держались особняком. В женских блузках Кира больше не появлялся. Его заявление о трансгендерстве вскоре забыли, посчитав банальным выпендрежем.

После школы мы ни разу не встречались. Я не стал монахом и, даже был весьма популярен среди девушек нашего факультета, но ни с одной из них не испытывал той робости, что перед Соней.

* * *