Удивительные приключения Яна Корнела

Наши проводники грубо толкали нас с прибортовых дорожек, и мы скользили, скакали и падали прямо внутрь корабля. Там уже находились надсмотрщики, которые стали тут же разбивать нас на группы по семи человек и разводить по веслам. На сидения, обращенные к корме, они сажали по четыре человека, а на противоположные — по три. Рассадив нас у весел, корабельщики приказали нам не подниматься и терпеливо ожидать, пока они не закуют нас в кандалы и не прикрепят цепью. На плоском полу, прямо у сидений, были прибиты бруски, очевидно предназначенные для того, чтобы опираться в них ногами во время гребли тяжелыми веслами. Но они служили не только для того. К этим брускам корабельщики стали Приковывать наши ноги! Надев на щиколотки железные кольца, они замкнули их на замок вместе с короткой цепью, прикрепленной к брускам.

Когда на нас надевали кандалы, вокруг поднялся грохот, точно в огромной кузнице. Через минуту все мы были прикованы к галере. Только теперь мы стали настоящими галерниками.

Я сидел лицом к корме вместе с двумя арабами и одним негром. Криштуфек был прикован прямо напротив меня, между двумя белыми, один из которых, очевидно, отбывал наказание, — его голова была обрита наголо, так же, как у нас, другой, — у этого часть волос была подстрижена высоко над ушами, а остальные завязаны в хохол, — по-видимому, преступником не был. С последним мы быстро разговорились. Это был француз, довольно хорошо болтавший по-немецки, и его присутствие оказалось для нас исключительно полезным. Он обладал богатым опытом и плавал на галере уже не первый раз. Его советы в будущем помогли нам избежать многих ударов бича надсмотрщика.

Наша надежда на скорое отплытие, к сожалению, не сбылась. Казалось, что мы только сменили камеру в баньо на кандалы галеры. Однако нам удалось при этом приобрести и немалую выгоду, — так, по крайней мере, показалось всем вначале. Мы дышали и никак не могли надышаться свежим воздухом, идущим сюда с моря и проникавшим к нам сверху, поскольку над нами не было никакого навеса. Хотя мы не видели ни берега, ни самого моря, — нам мешали высокие борта корабля, — но уже то, что мы могли смотреть на голубой небосвод, следить за движением облаков и полетом чаек, в сравнении с мраком тюремного заключения казалось нам великим счастьем. Француз же только посмеивался над нашим восторгом и говорил:

— Во время ливня или холодного шторма вы увидите и оборотную сторону медали.

— Неужели нас не станут расковывать на ночь?

— Разве нас не будут сменять у весел? — удивлялись мы.

— Чего вы только не придумаете! — усмехнулся он с горечью. — Вас будут сменять через шесть или десять часов лишь во время плавания на далекие расстояния. В остальных случаях — нет причины отвязывать вас. Галеры редко уходят в открытое море; при непродолжительной гребле вдоль берега у вас найдется время и для короткой передышки. По ночам корабль становится на якорь, наши отсеки покрываются холстом и цепи достаточно длинны для того, чтобы мы могли прилечь на сидении или на полу. Впрочем, сегодня вечером каждый из вас получит по одеялу; кому повезет, — тому достанется такое, которое стиралось год тому назад…

Слушая его, Криштуфек даже слегка побледнел.

— Но разве можно превратить отсек в отхожее место?

— Можно… — ответил француз. — Не думаешь ли ты, что надсмотрщики будут бегать взад — вперед и открывать каждому галернику его кандалы… Обрати внимание на пол — он гладко выструган и натерт воском. Один раз в день его поливают из ушатов, и вода смывает все нечистоты в особую дыру. Вот так делается тут.

Короче, вы привыкнете к этому раньше, чем вас освободят от кандалов, а снимут их только тогда, когда галера будет не нужна и вас снова загонят в баньо. На сколько лет вы осуждены?

Мы не знали этого. Когда же рассказали французу о причинах нашего ареста, тот только кивнул головой и спокойно сказал:

— Тогда, значит, пожизненно. Но вы не вешайте носов раньше времени. На галере все равно никто не выдерживает более двух лет.

Когда я немного очухался после такого объяснения, я готов был убить этого детину за его ответ, — так рассердил он меня. Но у него не было на уме ничего дурного. Француз ни в ком из нас не подозревал более притерпевшихся ко всему, чем он сам, и рассказал нам о самых обычных и известных ему вещах. Позднее мы действительно убедились в том, что он вовсе не бесчувственный человек, — наоборот, у него было доброе сердце. Жизнь крепко потрепала этого человека, и ему даже в голову не приходило смотреть на нее через розовые очки или прикрашивать ее. Скоро он оказался для нас настоящей находкой — благодаря ему мы все-таки были немного подготовлены к тому, что ожидало нас впереди.