Удивительные приключения Яна Корнела

В ближайшие же дни мы убедились в истинности слов француза. Нас спокойно оставили торчать у наших весел, и первые ночи на дубовых досках сидений и пола были значительно тяжелее тех, что мы провели на соломе портовой тюрьмы. Наши одеяла были ветхие, дырявые, и, только с трудом преодолев отвращение, можно было закутаться в эту грязь. Вдобавок, на моем одеяле оказались свежие пятна крови. Полог, который натягивали над нами ночью, очень плохо защищал нас от холода, зато хорошо сохранял спертый воздух.

Теперь мы могли наблюдать за последними приготовлениями на галере перед ее отплытием. С помощью рычагов на носу корабля была установлена довольно большая пушка. Ее укрепили на лафете, похожем на ящик с колесами, и установили в конце мостика, который проходил между нашими сидениями до самого форштевня. Та часть мостика, которая вела от грот-мачты до носа, была обита по бокам досками и образовывала своего рода прочный неглубокий желоб. Нижнюю же часть грот-мачты обложили мешками с шерстью, и француз объяснил нам, для чего это: после выстрела пушка, стоящая на передней палубе, покатится назад по желобу, и мешки, наваленные у грот-мачты, задержат ее. Потом пушку зарядят и снова выкатят на носовую часть.

— Однажды я собственными глазами видел, как не в меру заряженная растяпой пушка во время отката сломала мачту и свалилась прямо на гребцов.

Что произошло потом, он не сказал, но мы легко могли представить себе это сами.

Затем приволокли еще несколько пушек поменьше и укрепили их на прибортовых дорожках. В сравнении с той пушкой, что стояла на носу, эти пушечки походили на безвредных щенят. Они были поставлены на прочные лафеты, прикрепленные к доскам прибортовых дорожек, — для них не было другого места, куда бы им можно было свободно откатываться. Их заряжали не полным зарядом, и они не могли стрелять на большие дистанции.

— Передняя пушка — двенадцатифунтовая. В бортовые пушки обычно набивают куски железа и осыпают ими противника лишь на близком расстоянии.

Потом стали загружать галеру провиантом, и только теперь мы поняли, как много, по-видимому, места находится под ее палубами.

— С виду эта галера — небольшая, но впереди у нее расположены каюты на пятьдесят — шестьдесят солдат, камбуз и арсенал под кормой. На верхней же палубе возвышаются кормовые каюты для капитана, офицеров, капеллана и лекаря. Для вас, разумеется, лекаря не будет, — тут же пояснил француз, — он только для экипажа. А под каютами — кухни и укрытие для надсмотрщиков и матросов.

В конце недели на галеру поднялся отряд из пятидесяти испанских стрелков с унтер-офицерами и офицерами, а вслед за ними — командир с капелланом и каким-то усачом, по-видимому лекарем. Последним вошел на галеру ее капитан.

Мы думали, что им окажется спутник Тайфла, который купил нас у лейтенанта в оснабрюкской тюрьме. Но наш капитан выглядел совсем иначе. Француз объяснил нам и это:

— Что вы! Вас купил какой-нибудь из его обыкновенных вербовщиков. Капитаны кораблей рассылают их по тюрьмам за осужденными — самыми дешевыми гребцами в мире.

Галера загружалась и загружалась. Лицо же нашего опытного наставника все более и более омрачалось, — он косился на продолжающиеся приготовления и при появлении солдат щерился, как дьявол. Когда мы спросили, почему он ухмыляется, тот ответил:

— Ребята, нам угрожает могила, — вернее, морское дно. Мы готовимся к сражению. На этом старом корыте можно еще перевозить товары, но нечего и думать о битве. При первой же встрече с боевым кораблем мы пойдем на дно кормить рыб. Ясно, война затянулась настолько, что добрались и до таких ветхих посудин, как наша, черт бы ее побрал!

Мысль о морском сражении была для нас вдвойне ужасна: с одной стороны, потому, что мы вообще не имели о нем никакого понятия, а с другой, — уже сейчас нетрудно было представить себе, в каком мучительном и беспомощном положении окажемся мы, прикованные к галере, словно какие-нибудь неодушевленные предметы.