Удивительные приключения Яна Корнела

И действительно, через некоторое время все четверки и тройки работали словно машина и казалось, что все мы присоединены к одной огромной пружине, которая то поднимает нас и заставляет браться за весла, то опускает на скамьи. Свист плетей тоже затих, и не прошло часа, как мы перестали уже думать о том, что нам следует делать. Работа пошла как-то сама собой. Короче, мы даже подумали, что во всей этой штуковине нет ничего сложного. Через некоторое время мы уже так наловчились грести, что могли не только думать, но и разговаривать о других вещах. Скоро мы впали в другую крайность и стали чересчур самоуверенными, — гребля показалась нам, собственно, не таким уже страшным злом. Хотя работа была изнурительной, но мы привыкли к гораздо худшим вещам.

Француз снова охладил нас:

— Подождите немного. Посмотрим, что вы заговорите об этом через неделю. Скоро вы почувствуете боли в спине, в мышцах живота и во всем теле. К гребле вам нужно привыкнуть. Да мы и гребли пока, как во время морской прогулки, без всякой спешки. Вы еще узнаете все прелести галеры. Я не запугиваю вас, — мне только хочется посоветовать вам главное: как можно больше берегите силы. Не напрягайтесь при гребле ни на капельку больше, чем следует. Ведь силы вам еще очень пригодятся.

Все советы, которые француз давал нам по-немецки, он старался передать обоим арабам и нетрудна ломаном арабском языке; мне очень понравилось то, что он одинаково заботился и о нас, и о чернокожих.

Мы заметили, что наш француз был сведущим человеком не только в языках прибрежных африканских племен, но и во многих других вещах. Разумеется, им более всего заинтересовался Криштуфек, который даже обратился к французу с прямым вопросом, кто он такой и почему попал сюда, поскольку он, судя по прическе, не каторжник.

Хотя француз был не больно словоохотлив, но на прямой вопрос ответил также прямо:

— Я бретонский рыбак. Для меня море словно родной дом. Как я впервые очутился на галере, вас не касается. В первый раз мне тоже обрили голову; отсюда вы можете представить себе, за что я попал сюда. Ну, а потом, когда я отбыл свое наказание, мне сказали, что я снова свободен. Но чем заняться теперь? Вернуться домой мне было нельзя, ведь… Ну, короче, я не мог. Я пошел искать работу. Крестьяне боялись меня, а управляющие поместий, в которые я — заходил, выгоняли, как только узнавали, что я — бывший галерник. Так сама земля стала теснить меня обратно к воде. К тому же я у моря и на море вырос. Но в портах было столько голодных, что мне, взглянув на их торчащие ребра, не трудно было сообразить, как мало у меня надежды прокормиться. Я хотел наняться на корабль, но опять безуспешно: каждый капитан требовал показать ему свои ладони. Всякий из них бросал свой взгляд на мои мозоли, потом на меня и, спрашивая, повторял только одно слово: «Галера?..» Я не мог отпираться. «Убирайся вон с моего корабля!» — таким ответом оканчивалась каждая моя попытка. Но желудок требовал свое. Что же оставалось мне делать? В конце концов я направился в баньо и сказал: «Хочу добровольно на галеру!» Здесь ничего не имели против меня. Не важно, — добровольно ли ты идешь сюда или не добровольно. С той минуты, как человек появляется тут, ему не делают никакой поблажки: на солому в баньо, а потом — в кандалы и за весло. Вы не поверите, но это уже мое четвертое добровольное плавание на галере. Говорю — добровольное, насколько оно действительно такое, — я уже объяснил. Ну… я привык. Человек привыкает ко всему.

Меня охватил ужас — ужас перед судьбой человека, не позволяющей ему вырваться из ада, в который он однажды попал. Но какая там судьба! Сами люди не позволяют этого. Те, кто не побывал на галере, не желают допустить галерника в свою среду.

— Можете называть меня Жаком, — сурово закончил свой рассказ француз.

Мы гребли, гребли и стали замечать боль в мышцах, которые еще не привыкли к напряжению такого рода. Нам не помогло даже то, что мы немного передохнули от маршей и привыкли носить тяжести на спине и плечах — ведь особые движения у весел заставляли напрягаться совсем другие части тела и иным образом.

Скоро каждый подъем, каждый нажим на весло и даже каждый присест стали настоящей пыткой. Особенно болели брюшные мышцы, — как будто их резали ножом. Мы начинали постепенно сдавать. Вот тут-то и забегали между нами надсмотрщики с плетьми, — у них сразу же появилась работа. Ремни засвистели в воздухе, и на ребрах гребцов стали появляться красные полосы. Скоро вся галера выла, точно свора собак, бичуемых псарями. Мы обливались потом, он застилал нам глаза, члены слабели, в ушах звенело. Но стоило только заслышать шаги приближающегося надсмотрщика, как человек делал новое усилие, потом еще одно и еще…