Удивительные приключения рыбы-лоцмана

Самый простой способ объяснить очарование книг Зайончковского – объявить их исключительно созвучными сегодняшнему дню с его приметами «нового застоя» и едва ли не на государственном уровне санкционированным возвеличиванием частной, «маленькой» жизни. В самом деле, «Счастье возможно» – текст в этом смысле образцовый: не будучи ни сентиментальным, ни лживым, он в то же время помогает принять (и по возможности полюбить) окружающую действительность такой, какая она есть. Однако подобное объяснение будет, безусловно, слишком узким и однобоким. Психотерапевтический эффект от прозы Зайончковского куда шире и глубже. Автор романа «Счастье возможно» не просто позволяет читателю без слезливого умиления, но и без внутреннего протеста обжиться в сегодняшнем мире. Он адаптирует его к любой внешней реальности, позволяя даже в самой агрессивной среде разглядеть тепло, свет и любовь. А поскольку среда у нас, как показывает опыт, практически всегда агрессивная – независимо от конкретных исторических реалий, навык это поистине бесценный.

Загул

[57]

Семь лет назад, когда Олег Зайончковский прогремел своим дебютным сборником рассказов «Сергеев и городок», его проза казалась долгожданным глотком свежего воздуха, а сам он – едва ли не единственным в нашей словесности человеком, умеющим смотреть на реальность светло и позитивно, ничуть ее при этом не идеализируя и не приукрашивая. К выходу первого крупного романа «Петрович» годом позже о Зайончковском уже говорили как об одном из самых многообещающих писателей современности. По поводу следующей его большой книги – «Счастье возможно», опубликованной в 2009-м, – в читательских и критических отзывах, всё еще по большей части благожелательных, зазвучали первые нетерпеливые нотки: роман был, конечно, неплох, однако заведомо не дотягивал не только до уровня щедрых авансов, выданных Зайончковскому публикой, но даже до класса ранних его вещей.

В этом ряду новый текст писателя «Загул» – первое серьезное и вполне однозначное разочарование. Не лишенное известной прелести (как и всё, что выходит из-под пера Зайончковского), но в целом в высшей степени огорчительное.

После непродолжительных столичных гастролей (действие романа «Счастье возможно» разворачивалось в Москве) герои Зайончковского вновь возвращаются на свою историческую родину – в подмосковный городок Хотьково, где дымит химический завод, протекает тихая мутноватая речка, обитают персонажи «Петровича» и «Сергеева», а главное, многие годы проживает сам писатель Зайончковский. Герой «Загула» Игорь Нефедов – любящий муж, недурной специалист и вообще приличный человек – по дороге домой с завода встречает друга детства и отправляется выпить с ним по глоточку «Агдама» на ближайший стадион. С этого невинного на первый взгляд поступка начинается упругая цепочка событий, через запой, длинные флэшбэки, бесцельные шатания по Москве и иные увлекательные приключения ведущая Нефедова к находке загадочной рукописи писателя-классика Почечуева и триумфальному возвращению в лоно семьи.

Очевидно, задавшись целью сделать свой роман максимально привлекательным с точки зрения рынка, Зайончковский укомплектовывает его деталями, имеющими репутацию кассовых. Будет в «Загуле» и настоящая мужская дружба, и пара трупов (не очень страшных – залитых скорее клюквенным соком, чем настоящей кровью), и злодей в черной бороде, и капля эротики, и лиричные воспоминания о советском прошлом, и, собственно, древний утраченный манускрипт. Однако того, за что читатель полюбил Зайончковского изначально – фирменного светлого и прямого взгляда на мир, не стыдного и не пошлого оптимизма, а главное, уникальной способности показать окружающую действительность одновременно узнаваемой и бесконечно уютной, – всего этого в «Загуле», увы, будет до обидного мало.

Нет, конечно, если, как воду из ушей, вытрясти из романа всю псевдокоммерческую невнятицу (неумелую, откровенную, а оттого особенно беспомощную), в нем всё равно останется достаточно той самой чудесной текстуальной субстанции – золотистой, струящейся, неуловимой и ни на что не похожей, – которая составляет славу Зайончковского и за которую ему, в общем, по-прежнему можно простить всё что угодно. Но слой ее уже драматически тонок и, похоже, в дальнейшем обещает лишь утончаться.

Роман Сенчин

Информация

[58]