Удивительные приключения рыбы-лоцмана

Чистилище, в котором по многу месяцев томятся эти заблудшие души, тоже описано очень детально и живо – со всеми запахами и порядками, с курением в форточку и занавесочкой вокруг параши (вообще-то запрещенной, но на практике ненаказуемой), с наполовину нелегальными телевизорами и совсем нелегальными телефонами, со страстями, злыми и безнадежными влюбленностями, тоской по нормальной жизни и наркотическими ломками. Женщины, которым приносят передачи мужья (редкая и привилегированная каста), женщины, которым приносят передачи матери или дети, и женщины, которым никто ничего не приносит. Рецидивистки и первоходки. Те, кто выбивает показания, и те, из кого их выбивают. В романе Панкевич мир женской тюрьмы предстает одновременно и гораздо более бытовым и обыденным, и гораздо более зловещим, чем его принято себе воображать. Не огненные котлы и раскаленные сковородки, но пресловутая банька с тараканами.

Единственное, пожалуй, слабое звено в этом, в общем-то, вполне себе выдающемся тексте – это фигура рассказчицы. «Очкастая крыса», дочь пахана-уголовника и «приличной женщины», попавшая на нары по глупости и невезению, – она так и остается в роли условной и искусственной связки, некоторого непропорционально разросшегося союза «и», по авторскому замыслу соединяющего разные части романа воедино, но в действительности только путающего и раздражающего. Впрочем, главная ее партия – длинная кода в эпистолярном жанре (письма от героини из тюрьмы и письма ее возлюбленного в тюрьму) – предусмотрительно вынесена в отдельную, по сути дела, повесть в самом конце. Которую, в принципе, лучше пропустить – чтобы не портить впечатление.

Александр Григоренко

Мэбэт

[74]

В середине XIX века идея взять и практически с нуля написать настоящий народный эпос никому не казалась особенно дикой: жандармский полковник Пумпур на досуге сочинил латышского «Лачплесиса», а медики Лённрот и Крейцвальд – финскую «Калевалу» и эстонский «Калевипоэг» соответственно. Эти и другие придуманные эпосы на практике оказывались ничуть не хуже настоящих – они честно пускали корни, внедрялись в национальную культуру, а вскоре и сами становились основой для дальнейшей мифологической традиции…

Роман красноярца Александра Григоренко «Мэбэт» – вещь той же исчезнувшей нынче породы. Простой по сюжету и пафосно-возвышенный по манере, он обладает еще одним свойством эпоса, важнейшим и обязательным со времен «Гильгамеша» и «Илиады», – особого рода общечеловеческой пронзительностью, позволяющей в тексте про жизнь бесконечно далекого «человека тайги» разглядеть волнующую и эмоционально близкую историю про нас самих.

Используя в качестве основы мифологию ненцев, Григоренко тем не менее очень далеко уходит от первоисточника: никаких легенд про «любимца богов» в ненецких преданиях, конечно же, нет. Что, впрочем, не означает, что подобный сюжет не мог бы родиться на просторах тайги и тундры, – если не по букве, то по духу проза Григоренко изумительно похожа на фольклор народов Севера.

Главный герой романа – собственно Мэбэт – с детства отличается от своих сородичей: голубоглазый и светловолосый (такие люди, кстати, в самом деле изредка встречаются среди таежной ветви ненецкого народа), он живет без оглядки на обычаи и опираясь лишь на собственную несгибаемую волю да небывалую, ни в какие человеческие рамки не укладывающуюся удачливость. Без сговора и сватовства женится он на самой красивой девушке тайги, без спроса бьет зверя в чужих охотничьих угодьях, вдвоем с сыном выходит на неправую войну и наносит сокрушительное поражение целому многочисленному роду. Мэбэта не тревожат ни болезни, ни старость, ни обычные для человека слабости – любовь, дружба, ненависть, обида. Он жесток, но жестокость его не рефлексивна – подобно ницшевскому сверхчеловеку или «Постороннему» Альбера Камю, он просто не способен проникнуться состраданием и интересом к окружающим его унтерменшам.

Всё меняется, когда у Мэбэта рождается внук – светлоглазый, светловолосый и необычный, как он сам. Любовь к этому ребенку делает Мэбэта уязвимым, его непробиваемая доселе броня дает трещину, и в образовавшуюся прореху немедленно устремляется вездесущий рок. Теперь для того, чтобы вымолить у богов несколько жалких лет жизни и получить шанс вырастить осиротевшего внука, Мэбэту придется отправиться в головокружительное и страшное шаманское странствие по загробному миру. Двигаясь по смертельно опасной Дороге Громов, он узнает истинную (весьма обыденную, надо сказать) природу своей удачливости, взглянет в глаза всем, кого обидел, предал или бездумно обрек на смерть, получит их прощение и – совершенно не в духе европейской литературной традиции – сумеет примириться с неискоренимой слабостью человеческой природы.