Удивительные приключения рыбы-лоцмана

От высокомерно-участливого антропологического интереса, с которым «Мэбэт», пожалуй, читается поначалу, ближе к развязке не остается и следа: судьба ненецкого «любимца богов» незаметно для читателя оборачивается универсальной моделью судьбы современного человека, утратившего связь с окружающими и одержимого идеей собственного мнимого всемогущества. Фольклорная бутафория уходит на задний план, текст серебряной стрелой взмывает к недосягаемым, поистине эсхиловским высотам трагизма. И финальный катарсис, которого читатель непременно достигнет вместе с героем, уже не будет иметь никакого отношения ни к ненцам, ни к Северу, ни к фольклору как таковому: перед нами история универсального, очищенного от всех внешних напластований человека – архетипического и вневременного.

Одним словом, ненцам повезло. Теперь у них есть настоящий эпос – мощный, волнующий и яркий. Укоренится он или нет, войдет ли в плоть и кровь ненецкой культуры, неясно – скорее всего, нет, не те сейчас времена. Но отменить сам этот факт уже невозможно.

Ильгет

[75]

Честно говоря, средний горожанин нечасто думает о ненцах. А если даже думает, то, во-первых, обязательно путает их с энцами или чукчами, а во-вторых, едва ли как-либо соотносит их опыт с собственным. То, что происходит в тайге и в тундре, видится нам одновременно очень простым и очень сложным: мы безотчетно верим, что там, где мчится почтовый «Воркута-Ленинград», чувствуют и думают просто, без изысков, а вот выживают – с огромным трудом, целиком затрачивая на это отпущенные душевные и физические ресурсы. Нет, конечно, мы все носители либеральных ценностей и отлично знаем, что человек – он всегда человек, даже если живет бог знает где и как: у него те же чувства, радости, страхи, надежды. И ему так же необходимы еда, тепло и поддержка близких. Всё это, разумеется, никем не оспаривается, но всё же, всё же… Нет, уловить связь между нами и ненцами решительно невозможно.

Творчество красноярца Александра Григоренко – жирная точка в подобного рода рассуждениях. Мало того, что после его романов («Ильгет» – вторая после нашумевшего «Мэбэта» книга григоренковского северного цикла) перестать думать о ненцах практически невозможно. Куда важнее то, что банальный тезис «все люди – люди» обретает благодаря Григоренко совершенно новые вес и объем – из бесцветного общего места становится персональным опытом.

Трудно представить себе мир, менее похожий на наш, чем тот, который рисует в «Ильгете» Александр Григоренко. Огромное древо Йонесси – Енисей – раскинуло в этом мире свои ветви-притоки, и на каждой из них обитает отдельное племя. Только главный герой – приемыш Ильгет – оторван от родной ветки: когда-то давно его вместе с братом подобрал чужак, сначала растивший мальчиков как родных сыновей, но позже возненавидевший их и проклявший. История великой вражды между Ильгетом и его приемным отцом – вражды, перерастающей в настоящую таежную мировую войну, – служит стволом романного древа, от которого – подобно ветвям – отходят десятки больших и малых сюжетных линий. Какие-то тянут на полноценный роман в романе, какие-то похожи на завершенные компактные новеллы, какие-то намечены только контуром. Любовь, предательство, святотатство и кара за него, любовь к детям, одиночество, стремление к мести, жажда власти, горечь взросления и зов родной крови – всё это увязано в «Ильгете» в плотный, тяжелый узел, скрепленный обжигающими и яркими человеческими эмоциями. Очень странными (разницу в культурных кодах не стоит недооценивать), но при этом невероятно убедительными, настоящими – и узнаваемыми. Не оставляющими ни малейших сомнений в том, что разница между цивилизованными нами, живущими в мире красивых и сложных вещей, и «дикарями», мажущими жиром лицо, ничтожна.

Вневременной и во многом условный (сам Григоренко признает, что в его прозе много допущений и прямого вымысла), «Ильгет» похож на лучшие образчики жанра фэнтези. Однако его достоинства – это в первую очередь достоинства серьезной нежанровой прозы: объемные характеры, мощные сюжетные повороты, глубокая и тонкая прорисовка деталей, убористый и емкий язык. Вторично взявшись за самоубийственную с коммерческой точки зрения «этническую», «северную» тему, Григоренко сумел на том же материале выстроить совершенно новый, ничуть не похожий на «Мэбэта» текст, да еще и с выраженным этическим месседжем. Для второго романа это определенно программа-максимум, большего и желать нельзя.

Юрий Милославский

Возлюбленная тень

[76]

То обстоятельство, что писатель класса Юрия Милославского сумел остаться в нашей стране практически незамеченным, парадоксальным образом делает честь русской литературе второй половины XX века: фигура такого масштаба могла затеряться только на фоне очень красочного и колоритного пейзажа.