Удивительные приключения рыбы-лоцмана

Рвануть тоже может по-разному: одна из героинь («Среднестатистическое лицо»), осатанев от благополучной жизни с нелюбимым мужем, решается на романтическое свидание со случайным юным поклонником, влюбившимся в нее по смс-переписке. Другая («Химия “жду”») на манер барышень из бунинских рассказов, решившись-таки на адюльтер, истязает возлюбленного невыполнимыми условиями. Третья («Игра в снежки») так упорно отказывается принять собственную гомосексуальность, что теряет на этом любимую. Четвертая поддерживает странные, миражные отношения с деградировавшим и давно сторчавшимся другом юности по одной-единственной причине: он – последнее свидетельство того, что за пределами ее невыносимо-уютного мирка есть что-то еще.

Даже манера авторской речи может быть драматически различна: от сбивчивого, уходящего почти в поэзию свободного речитатива («Сказки на крыше» или заглавный рассказ сборника – «Плач по уехавшей учительнице рисования») до идеально нейтральной, лощеной стилистики того, что в нашей стране принято именовать «женской прозой». Однако лейтмотив всегда остается прежним – под тонкой корочкой слов в рассказах Майи Кучерской живет и ворочается некое коллективное женское бессознательное, одновременно совершенно понятное и абсолютно иррациональное, точнее всего выразимое, пожалуй, в беспомощной фразе «не могу больше».

В принципе, случаев подобной литературной монодии (чтобы не сказать мономании) – в том числе и весьма успешной – мы знаем немало. В свое время Евгений Гришковец открыл для читателя, а после присвоил и полностью выработал тему трогательной неловкости и спонтанной искренности. Андрей Рубанов давно и успешно рыхлит делянку потрескивающей от тестостерона напряженной нервозности на грани с эйфорией. Так почему бы Кучерской не последовать тем же путем и не монополизировать пресловутое женское томление – тем более что воспроизводит она его виртуозно, да и «идет» оно, если судить по рейтингам продаж, неплохо.

И всё бы хорошо, но есть одна проблема: Кучерская совершенно определенно может по-другому и, пожалуй, гораздо круче. Это «по-другому» сквозит иногда даже в нынешнем сборнике – в лучшем его тексте «Nostalgia» (больше всего похожем на первый блестящий сборник Кучерской – «Новый патерик») или в бесхитростной и короткой, как зарисовка из блога, новелле «Pizza Hut». То есть мочь-то может, но почему-то не практикует. По крайней мере, пока.

Линор Горалик

Валерий

[79]

То обстоятельство, что крошечная (смешные по нынешним временам семьдесят две страницы) повесть Линор Горалик вышла отдельной книжкой, говорит о многом – обычно издатели просто не замечают текстов такого размера. Однако для Горалик было сделано исключение, и это не случайно: по сути дела, факт существования в рамках нашей сегодняшней словесности этой удивительной девушки – многогранной, как Леонардо да Винчи, и работоспособной, как Дмитрий Быков, – и сам по себе служит колоссальным исключением из всех правил. За что бы Горалик ни бралась – стихи и прозаические миниатюры, романы, детские сказки и гуманитарный нон-фикшн, популярнейший блог и культовый комикс про Зайца Пц, – она каждый раз институирует создание нового тренда (а то и жанра), упрямо прокладывая новые дорожки в обход истоптанных.

«Валерий» в этом смысле – не исключение. Главный герой повести – огромный, могучий и… слабоумный мужчина неопределенного возраста. Он живет с дурно воспитанным котом и кроткой мамой, ходит на лечебную физкультуру и занятия «творчеством», дружит с другим дурачком по имени Алик и любит рыжего кудрявого психолога Дину (поклонники творчества Горалик немедленно увидят здесь параллель с ее сказкой «Мартин не плачет», повествующей о любви огромного слона Мартина к маленькой девочке Дине). Мир Валерия – это одновременно и мир взрослого, в котором возможны такие вещи, как секс, смерть, насилие или, допустим, ответственность за себя и близких, и мир ребенка – волшебный, непредсказуемый и зыбкий, в котором через яму в песочнице несложно попасть в ад, а под кроватью запросто может обнаружиться мохнатое чудище. Трогательный, беззащитный и в то же время смертельно опасный Валерий оказывается идеальной призмой, позволяющей увидеть окружающую действительность сразу на двух уровнях – и как сетку рациональных закономерностей, и как непостижимую систему тайных знаков.