Удивительные приключения рыбы-лоцмана

В центре романа – история Софьи-Сюзанны, немой от рождения дочки питерского богемного бездельника и деревенской девушки, фабричной работницы. Красивое иностранное имя подобрала для дочки простодушная мать, обычное русское дали при крещении бабушки – одинокие соседки по коммунальной квартире, дружно принявшие девочку на воспитание. Укорененные в дореволюционной культуре и быте, полностью потерянные среди советских реалий и категорически их не приемлющие бабушки – обладательницы словно бы из другого мира пришедших имен Гликерия, Евдокия и Ариадна – ткут вокруг своей приемной внучки теплый кокон, защищающий девочку от всех невзгод, но при этом полностью изолирующий ее от внешнего мира. Умирает от рака мать Софьи-Сюзанны, новоявленный отчим пересчитывает у ее гроба медяки, полученные за брак со смертельно больной женщиной, меняется время вокруг, а девочка по-прежнему остается во власти сладкой и вневременной детской дремы. И лишь медленное угасание бабушек позволяет героине выйти из уютного мирка, ободрать локти и колени о внешнюю хищную реальность и, соединив прошлое с настоящим, обрести, наконец, собственный голос – в самом буквальном смысле слова.

Аллюзии, приходящие на ум при чтении «Времени женщин», разнообразны – от андерсоновской «Снежной королевы» до «Вдовьего парохода» И.Грековой (с последним есть совпадения едва ли не текстуальные). Однако очевидную (и явно неслучайную) сюжетную вторичность с лихвой компенсирует стилистическая новизна. Язык романа в мгновение ока взмывает от сюсюкающей переусложненности фрагментов с бабушкой Гликерией (в прошлом портнихой) к кристально-простой, почти «никакой» прозрачности кусков, написанных от лица повзрослевшей «внучки», от нарочитого просторечья матери Софьи-Сюзанны к изысканно-старомодной речи интеллигентной бабушки Ариадны. Именно из этого умело прописанного многоголосья, из разницы судеб (в прошлом у каждой из героинь – своя многократно оплаканная трагедия), из ощущения теплого, тесного, укромного мира с одной стороны и большой, пугающей и волнующе-прекрасной жизни снаружи и рождается тот самый пронзительный, практически душераздирающий эффект, который, вероятно, и предопределил решение букеровского жюри. Решения, с которым в кои-то веки не тянет поспорить.

Майя Кучерская

Плач по уехавшей учительнице рисования

[78]

Майя Кучерская – певец одной эмоции: все ее героини (а пишет Кучерская преимущественно о женщинах – мужчины, даже когда формально им отводится роль протагониста, служат лишь софитом, эффектно подсвечивающим Женщину с большой буквы) неизбывно и непрерывно томятся. Это странное, почти беспричинное, навязчивое и крайне мучительное состояние мужчинам в лучшем случае непонятно, а в худшем – отвратительно, что, конечно же, существенно ограничивает потенциальную аудиторию Кучерской. Однако у тех, кому жгучее томление знакомо не понаслышке (а это, по самым скромным прикидкам, не менее половины всего женского населения планеты), проза ее вызывает почти наркотическую зависимость.

Именно на этих наркозависимых в первую очередь и рассчитан новый сборник рассказов писательницы «Плач по уехавшей учительнице рисования». Его героини томятся причудливо, разнообразно, долго и, так сказать, с огоньком. Самый распространенный повод для томления (так же, к слову сказать, как и в предыдущей книге Майи Кучерской – романе «Тетя Мотя») – неоднократно описанное в художественной литературе унылое состояние, когда любовь и привязанность в браке исчерпали себя, дети подросли и отдалились, а внутренняя потребность в чем-то эдаком, ярком и эмоционально наполненном – напротив, набирает обороты. Привычная жизнь держит крепко, но нарастающее где-то в районе диафрагмы чувство невозможности, непереносимости дальнейшего существования в ее тесных рамках создает в женской душе огромную, наполненную гремучим газом полость, способную рвануть буквально в любой момент.

В этом чувстве возможны нюансы и оттенки: иногда томление имеет осложнения в виде православия (как в рассказах «Химия “жду”» или «Кукуша»), делающего ситуацию окончательно этически неразрешимой. Иногда оно обретает лесбийский оттенок (как в «Игре в снежки») или вбирает в себя тему тихого и загадочного женского алкоголизма («Озеро чудес»). А иногда томление оказывается погружено в фантасмагорический, ирреальный антураж («Маскарад в стиле барокко»).