Удивительные приключения рыбы-лоцмана

Аннотация к книге утверждает, что проблемы Румынии эпохи Чаушеску должны отозваться в сердце русского читателя сопереживанием и узнаванием, однако книга Мюллер воздействует не столько на сердце, сколько на какие-то другие органы. Сердце как раз реагирует несколько вчуже: ужасы румынского тоталитаризма настолько круче и жестче ужасов нашего отечественного застоя тех же лет, что соотнести себя с героями, а значит и испытать живой эмоциональный отклик удается с трудом. А вот вестибулярный аппарат, напротив, реагирует почти мгновенно: зачаровывающая, напевная, раскачивающаяся проза Мюллер очень быстро – странице к десятой – погружает читателя в медитативный транс. И в этом трансе – не сказать, чтоб особо сладостном, но совершенно неодолимом – в мозгу в самом деле начинают возникать странные, почти магические эффекты.

Дж. М.Кутзее

Детство Иисуса

[95]

Если уж говорить о простом и бесхитростном читательском удовольствии, то Дж. М.Кутзее (самый, пожалуй, титулованный писатель современности – лауреат одной Нобелевской и целых двух Букеровских премий) тоже, пожалуй, проходит не по этому ведомству. Вернее, удовольствие, им предлагаемое, относится к числу весьма специфических: базовое ощущение, что с тебя очень острым ножиком срезают ороговевшую шкурку, и в результате этой болезненной процедуры ты начинаешь как-то тоньше и свежее воспринимать действительность.

Его новый роман – это роман-ребус: сам автор говорит в одном из интервью, что предпочел бы, чтобы тот вышел безымянным и чтобы читатель увидел заглавие, лишь перевернув последнюю страницу. Однако – не сочтите за спойлер – и последняя страница не даст определенности, так что разгадывать аллегорию (при чем тут Иисус?) читателю придется самостоятельно – без надежды на полное и окончательное решение.

Действие романа происходит в неком условном городе под названием Новилла, жители которого приплывают сюда по морю из какого-то другого места. Они прибывают очищенными от всего – от привязанностей, желаний, аппетита, гнева. У них даже нет своего языка – все они говорят на испанском, хотя ни для кого из них он не является родным. Они почти не едят мяса (всё больше хлеб или фасоль), дружбу, любовь и секс им заменяет «благая воля», они не ссорятся и почти не дерутся, их главное развлечение – походы в Институт, где они ведут философские диспуты или рисуют с натуры. Никто ничем не возмущается, никто ни к чему не стремится – в некотором смысле жизнь горожан можно счесть раем, но таким – бедным, сереньким и дистиллированным, в духе социалистического реализма или романов Герты Мюллер.

Главные герои «Детства Иисуса» – мужчина средних лет Симон, опекаемый им малыш Давид и его приемная (хотя Симон убежден, что родная) мать Инес – разительно выделяются на общем нейтральном фоне Новиллы. Симон тоскует без секса и говядины, Давиду скучно в школе и он подбивает товарищей на шалости, а у Инес бывают месячные, она любит принарядиться и тоже не против полакомиться сосиской. В них слишком много плоти и крови, их обуревают страсти, и в конце концов всем троим приходится покинуть серую теплохладную идиллию ради какого-то нового мира – возможно (даже вероятно), наполненного любовью, ненавистью, голодом, враждой и завистью.

Самая удивительная из особенностей Кутзее как автора – способность любой, даже самый умозрительный мир наполнить жизнью и – чего греха таить – болью. На сей раз его герои живут в городе, который даже не прикидывается настоящим, их проблемы в пересказе выглядят бесконечно чуждо и непонятно, весь созданный автором мир – это не очень сложный конструкт, условное пространство в стиле кинофильма «Догвилль». И тем не менее тот принцип, о котором я говорила в самом начале, работает в полный рост: на каждой странице ты корчишься от сопереживания, тебе хочется закрыть книгу, но ты не можешь – и словно бы против воли снова возвращаешься к этой сладостной пытке, к шлифовальному станку, снимающему с тебя стружку и оставляющему диковинным образом преображенным. Как Кутзее это делает – непонятно: то ли фокус, то ли чудо. Мне приятнее думать, что всё же второе, – тем более что если даже и фокус, то всё равно неразгадываемый и неповторяемый.

Патрик Модиано

Улица Темных Лавок

[96]