Удивительный хамелеон

Поначалу все рассматривали одеяло. Золовка сказала, что это замечательный способ преодолеть горе; то же самое делали в Америке друзья умерших от СПИДа. Их одеяла стали настоящими произведениями искусства, такие изысканные, совсем как это. Их выставили в музее, добавила она.

Хотя Мария и сама видела, что одеяло очень красивое, от комментариев и похвал ее тошнило. Все как будто говорили: «Как хорошо, что тебе удалось создать что-то красивое из горя, удалось его использовать, и теперь жизнь продолжается, как легко все закончилось!»

Мария перестала показывать одеяло и жила одним рукоделием, погружаясь в него, как в чудесный сон.

Наконец единственное, что ей оставалось доделать, — это вышить на самом красивом лоскутке надпись «Ине». Подшивать одеяло ватой Мария не хотела, это бы значило, что его собираются использовать.

Но нет, она все же не может перестать заниматься одеялом. Она подумала, что могла бы вышить воспоминания на лоскутках. Знаки, напоминающие о каких-то эпизодах из жизни Ины.

Она была занята этим всю зиму. В конце февраля она поняла, что одеяло готово. Тонкое светящееся одеяло, сверкающий флаг.

* * *

В субботу, пока муж и сын еще не проснулись, Мария села в машину и уехала. Она ехала к утесу Хов, к суровому, скалистому берегу.

Она оставила машину над низкой полосой можжевеловых зарослей, достала одеяло и длинный колышек и стала спускаться к воде.

От всего этого места отдавало пустотой, скорбью и безжалостной зимой. Вокруг стоят разъеденные и ноющие скалы, покрытые трещинами, испещренные рубцами.

Ветер старательно обдувал лицо, словно хотел приморозить его черты. Какое-то торжество колотилось в ее груди, из глаз текли слезы. Она спускалась к воде.

Низкое серо-голубое небо накрыло море. Восходящее солнце было побеждено.

Мария нашла на берегу место, где скалы тесно прижались друг к другу, как будто обороняясь от атаки моря.

На нее попадали брызги воды, такой соленой и холодной, что казалось, они ее разъедали. Внизу у самой воды скалы были скользкими как стекло из-за ледяной корки.

Здесь между глыбами скал устойчиво становился колышек.

Мария развернула одеяло.

Ветер подул с такой силой, как будто море только что увидело раскаленный флаг и его охватила ненависть или любовь к нему.

Ветер врывался в ткань, безрассудно трясся, шумел, как крылья большой стаи птиц.

Хищный ветер.

Мария открыла рот. Ветер врывается в рот, словно хочет заткнуть его.

Но она кричит. Она кричит и ревет на ветер, прямо через море.

Ее маленькое дыхание против большого дыхания ветра.

Она кричит до тех пор, пока не начинают болеть горло и легкие.

Потом Мария прячет одеяло в расселине и тщательно закладывает его камнями.

Ее лицо онемело от слез и холода, но внутри у нее все пылает.

* * *

Когда Мария входит в дом, Джон сидит на корточках на полу и читает, прижавшись спиной к холодной изразцовой печи. Вид у него жалостливый.

— Привет, Джон, — говорит она.

— Привет, — отвечает Джон, не поднимая глаз.

— Ты позавтракал?

— Нет.

— Папа встал?

— Нет.

— Что же ты не разбудил его, чтобы вы вместе позавтракали? И развели огонь?

— У нас нет дров.

— В сарае есть.

Джон смотрит на нее.

— Я не хотел будить папу, — говорит он с мучительно недетской мудростью. — Мне кажется, ему надо поспать.

Он встает. Неожиданно она увидела, что его плечи похудели. Он ссутулился. И что случилось с его ртом? Раньше у него были красные губы, маленький мальчишеский рот. Сейчас рот похож на стариковский, тонкий и серый.

«Обними его», — думает Мария. Но он этого не хочет.

— Ты замерз? — спрашивает она.

— Да.

— Здесь холодно. Пойдем со мной, принесем дрова и разведем огонь.

Он делает несколько шагов по направлению к ней, и она смотрит ему в глаза.

Из его глаз вдруг исчезли тусклость, потерянность. Может быть, в ее голосе было что-то такое.

«Иди, — зовет Мария. — Иди, иди, обратно ко мне».

Через эту черную воду.

Перевод А. Поливановой

Красавица и чудовище

Лейла подумала: «Когда мы выйдем на улицу, что-то случится, и все из-за нас. Мы поднимем вихрь».

Они собирались на праздник: Лейла, Пу, Тессан и Мадде. Они накрасились и вырядились во все лучшее, потому что Мадде — а вначале пригласили только ее — убедила позвавшего, что всем уже исполнилось пятнадцать.

Остальных приглашенных Лейла не знала. Да и Мадде не знала их, кроме кого-то из устроителей вечеринки. Но она была без памяти влюблена в одного из гостей, некоего Тото, которого видела ровно три раза в жизни и никогда с ним не разговаривала. А поскольку она не решалась идти на праздник одна, то попросила разрешения привести с собой Лейлу, Пу и Тессан.

«А они симпатичные?» — спросил он, и им пришлось быть симпатичными, хотя Пу носила на зубах пластинку, Тессан была кривоногая, а Лейла, по словам ее сводного брата, выглядела, как грудной ребенок.

Но сейчас все было по-другому. Мадде и Тессан основательно накрасили ее, и она, завороженная и потерявшая дар речи, все еще находилась внутри того незнакомого изображения, которое увидела в зеркале, идол-совратитель, манящий и опасный.