Удивительный хамелеон

— Go on singing, — сказал он. — Go on singing.[18]

«Это наверняка очень хороший музыкант, — подумала Лейла. — Он, несомненно, пользовался успехом в России».

У выхода из метро лежал лохматый нищий, перед которым стояла табличка, написанная от руки: «Я бездомный».

Ему в шляпу К. Б. ничего не положил. Лейла задумалась о том, хороший он человек или нет.

Как бы то ни было, лучше уж оказаться в его руках, чем угодить прямо в когти людей со спидозными иглами.

* * *

В квартире у К. Б. все было очень строгим. Все цвета словно перемешались с рисовой мукой: светло-серый, светло-зеленый, светло-желтый. У него были светло-серые кожаные диван и кресла, дорогая тренажерная установка. Он показал им висевшие на стенах подлинники картин. А еще у него были две абсолютно одинаковые литографии какого-то Миро, он находил ужасно забавным то, что одна из них была подделкой, но невозможно было определить какая.

Музыкальный центр у К. Б. суперсовременный, они такого еще не видали, и еще у него был телевизор с плоским экраном и кристальным изображением.

Он работал в суде. Мадде тотчас решила, что он полицейский. Она обличительным тоном заметила, что приятелю ее двоюродной сестры, миролюбивому антирасисту, полицейский дал по яйцам.

Лейле стало стыдно.

Но К. Б. в ответ только дружелюбно объяснил, что он адвокат.

— Будете минеральную воду? — спросил он и провел их в кухню. Он достал все, что нужно для бутербродов, а также выставил блюдо с экзотическими тропическими фруктами. В два других блюда они выложили чипсы.

И вот они сидели и жевали.

Во взгляде К. Б. читалось какое-то подобие сожаления или, по крайней мере, легкой грусти.

— Послушайте, я хотел бы сказать вам что-нибудь хорошее, — сказал он. — Дать какой-нибудь совет.

— Что за совет? — поинтересовалась Пу.

— На будущее. И просто для жизни. — К. Б. нервно развел руками.

— Мы собираемся стать безработными наркоманами, — хихикнула Тессан.

Это задело К. Б.

— Решать вам, — сказал он. — Я только хочу, чтобы люди прислушивались друг к другу. Я думаю, мир изменился бы, если один человек был способен выслушать другого. Если бы люди иногда могли совершать невозможное и подвергать свою веру сомнению. — Он был печален или даже растроган.

Они сидели в гробовой тишине. Лейла думала, что кто-то из них должен сказать что-нибудь дружелюбное. Все-таки они были его гостями, а он казался в каком-то смысле таким одиноким. Но чего, собственно говоря, он от них хотел? Наверняка за этим кроется какой-то подвох.

Молчание продолжалось. Все жевали, каждый на свой лад.

«Весь мир жует, — подумала Лейла. — Люди и звери. Крысы в простенках. Черви. А черви, вообще, жуют? В таком случае нам повезло, что мы не слышим, как они это делают».

Во всем этом пережевывании было что-то бесконечно мучительное. Она прекратила жевать и проглотила последний кусочек, остававшийся во рту.

— Можно вас пофотографировать? — вдруг спросил он.

«Ага, так вот, оказывается, чего он хотел», — подумала Лейла. У нее на языке вертелось: «Никаких фото в обнаженном виде, спасибочки».

Но он хотел сделать обычные фотопортреты, особенно Элиф и Эмели. У него был отличный полароид, «великолепный», как он сам говорил.

Вся подозрительность улетучилась, они столпились вокруг него, как вокруг Деда Мороза, и вскрикивали от восторга или от негодования, когда на снимках проступало изображение.

Но в разгар этого детского праздника зазвонил телефон.

К. Б. бросил камеру и кинулся в прихожую. Он что-то пробормотал в трубку, а затем вернулся к ним с такой физиономией, будто услышал о приближении лавины и теперь все его ученики должны были уйти с лыжни.

И не успела последняя фотография из полароида полностью проявиться, как их вежливо выпроводили за дверь.

* * *

Хумлегорден. Пу хотела писать, и им пришлось немного углубиться в парк.

Мадде молчала, тушь размазалась по глазам.

Выходя от К. Б., в подъезде они обнаружили, что у Тессан в сумке что-то тяжелое — бутылка вина с кухни.

— Да у него их полно, — оправдывалась она.

— «Пули…»… — Мадде пыталась разобрать надпись в полутьме Хумлегордена. — «Пули… гни Монт» — чего-то там…

При помощи туши Нинни и каблука они протолкнули пробку вовнутрь. Каждой досталось по нескольку больших глотков. Мадде выпила больше всех. Лейле вкус показался отвратительным: сладко и кисло одновременно.

Было уже за полночь, и Лейле хотелось только одного — попасть домой. У нее созрело предложение. Конечно, она рисковала навсегда прослыть маленькой трусихой. Но она мужественно приготовилась. В горле пересохло, сердце колотилось. Несмотря ни на что, она сказала:

— А пойдем ко мне?

* * *

Они все-таки оказались на Т-Сентрален; там они стояли на перроне в ожидании поезда в западную часть города.

Мама Лейлы согласилась принять всех семерых. Лейла знала, что это жертва, которую мама приносит ради нее. Мама не произносила этого вслух, но было видно, что она переживает из-за того, что дочери не хватает настоящих хороших друзей. Лейла надеялась, что другие не почувствуют этого беспокойства. Она надеялась еще, что они стерпят ее обои. Словом, будут благодарны.