Уезжают навсегда

шестимиллиардное из твоих детей,

двадцатисемилетненькое дитя.

кровь человечья вязка, густа, солона,

и бесконечно мягка человечья плоть.

есть же какой-то предел, глухая стена,

есть же предел, которого не побороть?

нет.

вот ты лежишь — и горит на востоке свет,

и начинает живой накрапывать дождь.

вот ты встаешь — и это и есть ответ,

и через мрак и свою нелюдскую муку

чувствуешь на затылке Отцову руку,

крепче к ней прижимаешься

и растешь.

Я сижу у окна, в пасть гляжу фонарю.

мой возлюбленный благословен, — говорю,

и мне чудится за спиной у меня движенье.

И земля, на которой его шаги, —

не остави ты нас, сохрани, сбереги,

и трава, что была под ногами его и тенью.

Жгу свечу на окне — заходи же, мой гость.

Будь же благословен его рыжий хвост

и лукавый прищур его, и большие ладони.

Будь же благословенна его родня,

(я не знаю, в нее ли включат меня,

мой невенчанный вечный жених бездомный).

Будь же благословенна весна и трава,

и земля уготованная — два на два,

где мы тесно уляжемся рядом, словно впервые.

Будь же благословен. Не скажи «прощай»,

лучше крепче держи меня, не отпускай,

пока мы идем сквозь вороний грай

по-над пропастью, и колосья ржи вокруг золотые.

Иду за тобой — как слепой, как святой,

по острым волнам — иду за тобой.

Иду за тобой — в бессолнечный лес, либо

в морскую глубь, где глыбой — вода,

и я бы шла за тобой, даже если бы

не встретились мы с тобой никогда.

Я шла бы и шла за тобой — даже

если бы я не была рождена.

И шаг мой верен, и шаг мой бесстрашен,

и отступает пред нами волна.

Иду за тобой, иду, как святой,

сквозь горечь пустыни — иду за тобой.

Иду я, иду за тобой — и это

великая правда, иное — ложь.

Иду я без свечки, иду я без света,

но впереди меня ты идешь.

Иду за тобой — и это значит:

верю — тебе и люблю — тебя,

и в мире не может и быть иначе,

и волны под нами горчат и рябят.

Иду за тобой, иду, как слепой

в цветущей степи — иду за тобой.

Над городами и селами пролетела благая весть:

Этой ночью господень ангел спустился с небес,

Осмотрелся и заявил: «Извините, люди,

Никакого хитрого плана нет и не будет.

Никого не накажут за недостаточность веры,

Каждый сам себе после смерти отмерит меру.

Так что ешьте, пейте, любите, творите добро и свет,

никакого ада, помимо личного, вовсе нет».

И слова его падали наземь багровыми листьями,

И стояли люди с землистыми хмурыми лицами,

Да с на лбу надувшимися крупными синими венами,

И стоял этот ангел с крыльями дерзновенными,

И отняли крылья его, и на землю их побросали,

И топтали ногами в земле и сале,

Заново из ничего себе ад создавали.

маленький человек

разбивает об асфальт колени,

ревет, и ползет, и плачет,

и кричит: «Мумуля муя»,

и стоит на дворе третий год его бытия

и летит тополиный пух — самый белый и летний.

взрослый человек

в одиночной палате в больнице,

обхватив себя за колени, плачет багрово,

повторяет: «Мумуля муя»,

и дрожит, и боится, очень боится,

что она не придет снова.

за пятьсот километров и пять блокпостов

пожилая мама слышит взрослого человека,

и встает, и едет на автовокзал, и просто

приезжает к нему сквозь пятьсот километров снега

и привозит

банку сока, и брошку, и цветик аленький.

и отступают больница, тоска и страх.

ненадолго большой человек

становится снова маленьким,

уютно помещая голову

у мамы в руках.

выгоревшая дотла — ни единой живой нити,

каждым словом и каждым движением я говорю:

«любите меня, пожалуйста, очень любите,

любите меня, потому что я уже не горю,

потому что больше некому, кроме бездомных кошек,

кроме чужих собак и чужих детей».

в церкви мне сказали, чтобы я насыпала крошек

птицам за своего любимого, чтобы ему в скрещенье путей

было легче выбрать дорогу. я сыплю. птицы

подлетают ко мне все ближе, клюют с руки.

в церкви мне сказали, что нужно долго молиться,

но мои молитвы отравлены и горьки.

и дыра в моей груди размером с туманность

какой-нибудь андромеды

или просто размером с меня, и в эту дыру я сыплю малую малость —

любовь незнакомого зверя, тепло огня,

улыбку прохожего, запах лугов некошеных,

пузатые луны, прозрачные севера льды.

здесь южный город, здесь много бездомных кошек.

я стараюсь, чтобы на всех хватило еды.

Иногда я хочу тебя не любить, ну хотя бы несколько дней. Помолчать; с радаров уйти; не быть, чтобы было спокойнее и черней. Пусть другие вместо меня скорбят, я хочу не думать, не видеть снов. Иногда я хочу не любить тебя.

Это злее сожжения и оков.

Я несу любовь, словно Вечный Жид по земле непрощенье свое несет. И века идут, и земля дрожит, на меня одну навалилось все, не снести, не сдюжить и не прожить.

И мои друзья разбивают лбы, и ложатся в землю гробы. Иногда любить означает быть. Иногда я хочу не быть.

Темнота мурлычет: скорей, смелей, это просто, я здесь, я тут.

Но идет весна по моей земле, абрикосы на ней цветут.

И летит Земля, и она поет, продолжается время на ней (иногда я хочу отдохнуть от нее, ну хотя бы несколько дней). Продолжается время, и с ним — Земля, и уходит листва в перегной.

Потому-то быть продолжаю я, и любовь моя вместе со мной.

Человек говорит: «Я хочу домой», и идет домой. И идет по черной дороге, неся с собой свое сердце с огромной рваной дырой.