Углицкое дело

– А! – сказал ему Яков. – Почуял! – И встал с лавки и еще сказал: – Сейчас будем садиться. Праздник же великий! – и повернулся к образам, которые по случаю Троицы были увиты аиром и березовыми веточками, и перекрестился с поклоном.

Маркел чинно сделал то же самое и подошел к столу. И Яков подошел, и все остальные тоже, каждый к своему месту. Сенной сторож (как его звали, Маркел так и не узнал) пожелал сладко отведать и, поклонившись, вышел. А Маркел и подьячие сели, и Яков повел застолье, то есть сперва прочел «Верую» и все за ним повторили, а после начал провозглашать за Троицу и сделал сперва за Их всех, а после три раза по отдельности за Отца и Сына и Святаго Духа, а после опять за Их всех вместе, и это по полной чарке, и недопивать было нельзя, грешно, как сказал Яков, а дальше было уже можно, и Маркел стал недопивать, но все равно на всякий случай незаметно. Ну и закусывал, конечно, плотно, потому что думал, что а вдруг сейчас зайдут и позовут его к вдовой царице, а он лыка не вяжет, хорош же он будет тогда! И он налегал и налегал на мясо. А этих, он видел, уже повело и они уже не спрашивали у него, как вначале, где это он пропадает и правда ли то, что он вчера был у боярина Мишки Нагого, ну и так далее. То есть никакого разговора о том деле, которое привело их туда, то есть в Углич, дальше и в помине не было. То есть никто не вспоминал ни Данилки, ни Мишки Гаврилова, ни Битяговского, ни тем более Тихона Быкова или еще какого Степки Полуэхтова, ни даже Ефрема палача или боярина Василия Ивановича Шуйского, а теперь у них пошли уже совсем другие разговоры, вроде того, что сперва Парамон рассказал, как он на Страстной неделе ходил в баню и что там после приключилось, и все после долго смеялись, хотя было понятно, что они эту историю слушают уже не в первый раз, а может, и не первый год. А когда они еще раз выпили, начал рассказывать теперь уже Илья, и его история была про то, как он недели три тому назад на Гостином дворе, но в каком ряду не скажет, в подвале, сосал, как он его назвал, индейский дым из рога, и это пьянит крепче любого вина. У него стали расспрашивать, что это да как, и Илья стал говорить, что это такая трава дурманная, ее режут на мелкое крошево и забивают это в рог, и с одной, широкой стороны поджигают, а с другой, через маленькую дырочку, сосут этот дым, и от дыма становятся пьяными. И это очень смешно. Брехня это, сказал Варлам, зачем тебе эта трава индейская, а ты толченых мухоморов пробовал? Илья сказал, что пробовал, и они стали спорить, что крепче – мухомор или индейская трава, и одни стояли за Варлама, а вторые за Илью.

А Маркелу было все равно, потому что он тогда думал, что Петруша говорил, что государь царевич, когда показывал ему тот диковинный нож, говорил, что это индейский нож, а тут вдруг индейская трава. Но, тут же дальше подумал Маркел, князь Семен говорил, что Индейское царство не одно, а их два, одно далеко-далеко за Персиянским царством и там живут колдуны и слоны, а другое с другой стороны, за Немецким морем, и там живут одни дикие люди, которые едят других людей, потому что у них нет другого мяса и также нет никакой другой еды, потому что у них в лесах нет никакого зверя, а в реках никакой рыбы, а земля не родит ничего, а только одно золото, как у нас морковь или репу, и поэтому за тем золотом в то заморское Индейское царство купцы просто пищом лезут, а дикие люди их жрут! Вот что о том заморском царстве вспоминал тогда Маркел, то есть он тогда был тоже крепко выпивший, раз о таком вспоминал.

И тут вдруг открылась дверь и к ним в холопскую вошел, судя про парчовому кафтану, царицын сенной сторож и спросил, кто из них здесь Маркел, стряпчий Разбойного приказа. У Маркела сразу весь хмель из головы выскочил, он бодро встал и сказал (а все остальные молчали, конечно), что это он. Тогда пойдем со мной, сказал царицын сенной сторож. Маркел утер губы, взял шапку и пошел.