Угловые

Н. А. Лейкинъ УГЛОВЫЕ

I

Окраина Петербургской стороны. Утро. Мелочная лавочка въ дом Мумухина, весь дворъ котораго заселенъ угловыми жильцами, переполнена покупателями. Все больше женщины съ головами, прикрытыми платками, кацавейками вмсто платковъ, накинутыми на голову. Изрдка появится мужчина, спрашивающій табаку за три копйки, или двочка ниже школьнаго возраста, требующая булавокъ на дв копйки или что-нибудь въ этомъ рог. Мужчины на работ или опохмеляются, дти въ городскихъ училищахъ.

Въ лавк холодно, на дверяхъ намерзли ледяныя сосульки, пахнетъ треской, кислой капустой, дряннымъ деревяннымъ масломъ. Лавка освщена керосиновыми лампами, хотя уже давно на улиц брежжется сроватый дневной свтъ. Передъ иконой на самомъ видномъ мст, между банками съ пастилой въ палочкахъ и съ мятными пряниками, теплится лампада. Подъ лампадой свидтельство на мелочной торгъ въ деревянной рамк подъ стекломъ, а около него высятся сахарныя головы въ синей бумаг. За прилавкомъ рыжебородый приказчикъ въ замасляномъ картуз, въ полушубк и передник. Около него подручные мальчики. И приказчикъ, и мальчики мечутся какъ угорлые, отпуская токарь. Стукаютъ мдяки, опускаемые въ выручку черезъ щель въ прилавк, звякаютъ всы и въ то-же время громко происходить выкладка на счетахъ. Суетня страшная, а приказчикъ то и дло кричитъ на подручныхъ мальчишекъ:

— Порасторопнй, порасторопнй, ироды! Въ носу не ковырять! Отпускайте покупателей!

Молодая еще, но сильно испитая женщина съ подбитымъ глазомъ, выглядывающимъ изъ-подъ платка, ставить на прилавокъ глиняную чашку и длаетъ заказъ:

— На пятакъ студня, на копйку польешь его уксусомъ и постнымъ масломъ и на четыре хлба.

— Сегодня на деньги, Марья Потаповна, — длаетъ замчаніе приказчикъ.

— Да знаю, знаю ужъ я. Вотъ гривенникъ, — отвчаетъ женщина.

— А когда-же должокъ-то по заборной книжк?

— Да скоро. Вотъ ужъ дрова дармовыя раздавать начали, такъ, я теб свою порцію. На что мн теперь дрова? Я въ углу съ лта живу.

— У Кружалкиной?

— У ней. Она-же отъ меня и квартиру приняла. Вдь изъ-за того-же я и прошеніе о дровахъ подала, что лтось квартиру держала и въ старомъ списк я нахожусь, что въ прошломъ году дрова получала.

— Дама-воронъ. Я про Кружалкину. Не выпуститъ она твоихъ дровъ. Вдь, поди, и ей за уголъ должна.

— Должна малость. Да что-жъ изъ этого? Я ей изъ рождественскихъ приходскихъ уплачу. Я въ приходское попечительство подавала о бдности. На Пасху на дтей два рубля получила. Ахъ, да… Дай еще трески соленой на дв копйки. Самъ придетъ, такъ ему мерзавчикъ подзакусить надо.

— Какой самъ? Вдь вашъ самъ на казенныхъ хлбахъ сидитъ? — спрашиваетъ лавочникъ, отпуская товаръ и опять кричитъ на мальчишекъ: — Поживй, поживй, щенята! Не звать!

Женщина улыбается.

— Хватилъ тоже! Ужъ у меня съ Покрова новый, — даетъ она отвтъ.

— Охота тоже… — крутитъ головой лавочникъ. — Вамъ, Ольга Яковлевна, что? — задаетъ онъ вопросъ женщин въ черномъ платк.

— Полъ-стеариновой свчки можно? Мн воротнички и манишки гладить, а подмазать утюга нечмъ.

— Да за четыре копйки есть свчка семерикъ. Возьмите цльную.

Женщина съ подбитымъ глазомъ, получивъ покупки, не отходитъ отъ прилавка.

— Ты говоришь, охота… — продолжаетъ она разговоръ. — Вдь женщина я тоже… Ты-то вдь самъ каждый годъ здишь къ своей въ деревню.

— У насъ законница на каменномъ фундамент. Она мой домъ бережетъ.

— Ну, не въ Питер законы-то разбирать. Здсь на каждомъ шагу соблазнъ. Что своего стараго забыла, то вдь какъ онъ меня утюжилъ-то!

— Однако, и этотъ тоже охулки на, руку не дастъ. Вонъ око-то какъ разукрасилъ! — замчаетъ лавочнику кивая на глазъ покупательницы.

— Ну, все-таки поменьше, какъ возможно! Ахъ, да… Соли на копйку. Только ты поврь въ долгъ. Больше денегъ нтъ.

— Марья Потаповна, и такъ за вами тамъ больше двухъ рублей. Теб чего, двочка? Гвоздей обойныхъ? Отпустить гвоздей обойныхъ! Никешка! Чего ты глаза-то рачьи выпустилъ? Вотъ гвоздей обойныхъ и капусты кислой спрашиваютъ! Вамъ хлба шесть фунтовъ? Сейчасъ.

Въ рук лавочника блещетъ громадный ножъ. Звякаютъ чашки мдныхъ всовъ.

Женщина съ подбитымъ глазомъ не отходитъ отъ прилавка.

— Кузьма Тимофичъ… — говорить она лавочнику. — Отпустите фунтъ соли-то до завтра. Фунтъ соли и махорки на три — такъ оно и будетъ пятачокъ.

— Сегодня на деньги, завтра въ долгъ. Изволь.

— Кузьма Тимофичъ, у меня сынишка нынче изрядно достаетъ. Онъ счастьемъ на Пантелеймоновскомъ мосту торгуетъ, по вечерамъ торгуетъ и все ужъ три гривенника ночью принесетъ. Билетики такіе есть… счастье… Ну, жалостливые господа и даютъ ребенку.

— Скажи, какая богачка! Ну, а все-таки сегодня за деньги, а завтра въ долгъ.

— Богачка или не богачка, а коли-бы мой новый собственный-то не отнималъ у него на вино, то всегда-бы я была при деньгахъ. Мальченк иные господа и пятіалтынничекъ сунуть.

— Такъ ты самого-то по ше.

— Эка штука! Онъ такую сдачу дастъ, что и сюда за студнемъ не придешь. Отпусти на пятачокъ-то товару до завтра.

— Пожалуйте хлба шесть фунтовъ. А вамъ что? Сахару? На сколько сахару?