Угловые

— Ужасно много ты любишь разговаривать! — пробормоталъ идущій за ней слдомъ Михайло. — А ты дло длай, старайся больше въ разныхъ мстахъ добыть, а разговаривай поменьше. — Теперь передъ Рождествомъ везд раздавать будутъ и разное раздавать — вотъ ты и подавай прошенія.

— Да я ужъ и такъ подала въ приходское общество. Въ прошломъ году я два рубля получила.

— Что общество? Ты въ разныя мста подавай. Два рубля. Велики-ли это деньги два рубля!

— Да вдь изъ-за того два рубля выдали, что у меня одинъ парнишка на рукахъ, а было-бы трое, четверо дтей, такъ больше-бы выдали.

— Надо у Охлябиной Матрены спросить. Она подавать-то горазда разныя прошенія, — говорилъ Михайло, поднимаясь вмст съ Марьей по вонючей лстниц въ третій этажъ. — Теперь есть такія общества, что и сапоги ребятишкамъ выдаютъ, и пальты. Вотъ на Васютку ты и проси. А я теб прошеніе напишу.

— Такъ вдь это Васютк. А теб-то какая польза?

— Дурища. Да вдь сапоги-то продать можно.

Она вошла въ кухню квартиры. Со свжаго воздуха на нихъ пахнуло всевозможными запахами. Пахло пригорлымъ, пролитымъ на плиту, жиромъ, пахло жаренымъ кофе, пахло онучами, грязными валенками, повшенными надъ плитой для просушки, пахло ворванью отъ новыхъ сапогъ, пахло махоркой. На плит дымились дв сковороды. Хозяйка квартирная вдова, Анна Кружалкина, жарили въ сал картофель на одной сковород, а на другой — кофе. Увидавъ Марью, она сцпилась съ ней:

— А ты хороша жилица, Марья Потаповна! — вскричала она. — Не жилица ты, а каторжница, мошенница и даже еще хуже! Чего ты на дрова-то прошеніе подавала? Зачмъ? Съ какой стати? Что-бы мн ногу подставить, что-ли? Вдь ты на мой номеръ квартиры подавала прошеніе, подлая? Теб повстка пришла, теб дали дрова, а мн теперь черезъ это самое не дадутъ.

— Полно. Отчего такъ? Вс получатъ, — виновато сказала Марья.

— Врешь. Всего только на одно прошеніе въ каждую квартиру дрова выдаютъ. Или ты хозяйка, или я… Выдали теб,- не выдадутъ мн. А я тоже подавала и теперь буду при пиковомъ интерес. Углятницы только хозяйкамъ дорогу портятъ! Чмъ-бы уважать да почитать хозяекъ, он имъ ногу подставляютъ. Ладно! Вызжай, коли такъ, изъ угла. Да чтобы и хахаля твоего здсь духу не было. Слышишь?

— Ну, что-жъ, съдемъ. Не казисты твои тутъ департаменты, — отвчалъ хозяйк Михайло.

— Да вдь я у твоей халды что-нибудь изъ вещей за ейный долгъ удержу.

— Ну, это еще мы посмотримъ! Одвайся, Марья, и бги за дровами. Ступай. Нечего ей отвчать. Я отъ ней и одинъ отругаюсь, — сказалъ Марь Михайло, видя, что та тоже хотла что-то возразить.

Марья накинула на себя кацавейку и выбжала изъ квартиры.

III

Перебранка о дровахъ продолжалась. Квартирная хозяйка, вдова крестьянина Кружалкина, «настоящая вдова», какъ она себя называла въ отличіе отъ тхъ вдовъ, которыя у ней жили въ углахъ подъ кулакомъ друга милаго, ругала Михайлу и пьяницей, и лнтяемъ, и лежебокомъ. Михайло въ свою очередь выливалъ потокъ упрековъ и брани. На сторону квартирной хозяйки стали и ея жилицы и тоже порицали Марью за обманное полученіе дровъ, и въ особенности отличалась Матрена Охлябина, славившаяся разными срывками съ благотворительныхъ обществъ и отдльныхъ лицъ, мать четверыхъ дтей, двоихъ изъ коихъ она успла уже пристроить въ пріюты, а на двоихъ то и дло получающая разныя милости въ вид сапогъ, одежды, калошъ, валенокъ, и т. п.

— Ну, а ты-то чего, Анна Сергвна, птушишься! Ты-то чего? — крикнулъ на Охлябину Михаило. — Сама-то ты правильная, что-ли? За правильное житье милости-то съ благодтелей получаешь, что-ли? Ужъ кто-бы говорилъ, да не ты. Вся ты на обман.

— Я на обман? Я? А ты докажи! Что я обманно получаю? — взвизгнула Охляблина и подбоченилась.

— Да нечего и доказывать. Кто себя въ прошеніяхъ вдовой называетъ? Ты. А какая такая ты вдова? Кто внчалъ? Когда? Внчалъ, можетъ статься, лшій вокругъ ели, а черти пли, такъ это, братъ, не считается.

— Ахъ, это-то? Такъ это нешто я? Это писарь. А сама я неграмотная.

— Врешь! Сама ты неграмотная, а вдь языкъ-то твой. Я слышалъ, какъ ты ему сказывала: вдова крестьянка такая-то. И хоть-бы взять дтей… — доказывалъ Михайло. — Ты теперь везд пишешь въ прошеніяхъ: «обремененная четырьмя младенцами»… Гд у тебя четыре? Гд? Вдь ужъ двое пристроены… А ты все по старому счету, да по старому…

— Врешь! У меня два племянника отъ сестры есть. Я имъ помогаю. Одинъ въ деревн, а другой въ ученьи у сапожника. Онъ въ ученьи безъ одежи. Я на него бльишко стираю. Нынче рубашенку ситцевую дала, штанишки изъ спорка стараго перешила. Отъ себя урываю да ему даю. Нтъ, ужъ ежели по закону-то считать, то мн нужно въ прошеніяхъ обозначеніе длать, что шестерыхъ дтей, а вовсе не четверыхъ. Племянники мои крестники мн. Да… И тому-то, что въ деревн у родныхъ, проживаетъ, я нтъ, нтъ да и пошлю какую ни на есть тряпку на рубашенку.

— Ну, брось… Не стоить разговаривать, — остановилъ ее Михаила. — Умная ты женщина для себя, такъ нечего теб и другихъ попрекать за то, что он для себя стараются. Дрова городскія и выдаются о, чтобъ бдныхъ людей обогрвать.

Но тутъ изъ кухни выставила голову Кружалкина и воскликнула: