Угловые

Посл двухъ часовъ дня явился изъ городского училища Васютка, сынъ Марьи, торговецъ счастьемъ на мостахъ. Это былъ тщедушный, захудалый мальчикъ лтъ двадцати, блокурый, малокровный, съ красными золотушными слезящимися глазами. Одтъ онъ былъ плохо, въ потертое пальто съ короткими рукавами и рваную шапку съ большой головы.

— Мамка, я сть хочу… — проговорилъ онъ, даже не поздоровавшись съ матерью.

— Дуракъ, да отчего-жъ ты не купилъ себ чего-нибудь въ лавочк. Вдь я оставила теб вчера отъ продажи твоего счастья гривенникъ. Да поди, ты самъ еще сколько-нибудь утаилъ, — равнодушно отвчала Марья, катая на скалк на стол ручнымъ валькомъ грубое блье и производя въ квартир грохотъ. — Что-жъ я теб, дураку, теперь дамъ? У меня ничего нтъ. Да и денегъ нтъ. Куда-же ты двалъ гривенникъ? Вдь подзакусить въ школ теб даютъ. Я выпросила теб дармовые завтраки у учительницы.

— Мамка, похлебать-бы чего…

Мальчикъ сдлалъ просительную гримасу и утеръ красной отъ холода рукой мокрый, тоже красный носъ.

— Похлебать… Вишь ты, какой! Я сама сегодня не хлебала. Возьми вонъ, тамъ на подоконник горбушка полублаго осталась.

— Горяченькаго-бы чего-нибудь, мамка… — сказалъ Васютка, схвативъ, горбушку.

— Горяченькаго… Погоди, вотъ дяденька Михайло проснется, такъ чай пить будемъ.

— Да я не сплю… — откликнулся съ койки Михайло, потягиваясь. — Гд тутъ спать, коли ты валькомъ возишь! Мертваго разбудить можно.

— Ну, вотъ погрызешь хлбца, такъ и бги въ трактиръ за кипяткомъ для чаю, — сказала сыну Марья. — Копйку я дамъ. Но куда ты вчерашній гривенникъ свой двалъ? — допытывалась она.

Мальчикъ молчалъ и жевалъ хлбъ.

Поднялся Михаила и слъ на койку.

— Куда ты гривенникъ двалъ, пострленокъ? Отвчай, коли мать тебя спрашиваетъ! — строго и заспаннымъ голосомъ повторилъ онъ вопросъ, обращенный къ Васютк.

Васютка огрызнулся.

— А теб какое дло! Что ты за указчикъ? — сказалъ онъ.

— А! Ты еще грубить? А хочешь тряску? Хочешь, я выволочку съ поволочкой теб задамъ?

— Не смешь!

— Я не смю? А вотъ я теб покажу, поросенку!..

Михайло поднялся съ койки, выпрямился во весь ростъ и двинулся на Васютку.

— Ай, дерется! Михайло дерется! — завизжалъ Васютка и перебжалъ въ другой конецъ комнаты.

— Оставь! — остановила его Марья, протянувъ валекъ.

— Чего оставь? Какъ ты смешь мн препятствовать! — закричалъ Михайло и вышибъ, изъ рукъ Марьи валекъ.

— Мой сынъ, а не твой.

— Такъ зачмъ-же онъ грубить? Сейчасъ допытай его, куда онъ гривенникъ двалъ, а нтъ, я теб и второй глазъ подправлю. Ну? Что теб этотъ кулакъ приказываетъ?

Михаила поднесъ къ носу Марьи кулакъ. Та суетилась.

— Только ссоры да дрязги изъ-за тебя, чертенка… — слезливо обратилась она къ Васютк. — Куда ты, дьяволенокъ, двалъ гривенникъ? У тебя и отъ третьяго дня долженъ оставаться еще пятіалтынный. На пряникахъ и на леденцахъ пролъ? Сказывай, куда длъ?

Васютка плакалъ.

— Куда… Я двугривенный на звзду спряталъ, — слезливо говорилъ онъ.

— На какую звзду, дьяволенокъ? — допытывался Михайло.

— Теб не буду говорить. Скажу только мамк. Что ты мн? Ни кумъ, ни брать, ни сватъ. Только деньги отъ насъ отбираешь, — пробормоталъ сердито и сквозь слезы Васютка и перебжалъ еще въ боле дальній уголъ отъ Михаилы.

— Какова анаема треклятая! — заоралъ Михайло. — Нтъ, ужъ какъ ты хочешь, а я его оттаскаю.

Онъ ринулся къ Васютк. Тотъ завизжалъ еще громче и ползъ подъ кровать. Михайло нагнулся и сталъ тащить его за ногу. Марья подскочила къ Михаил.

— Побей лучше меня, а его не трогай. Лучше меня, — говорила она, держа Михаилу за руку.

— На вотъ, волчья сндь, коли напрашиваешься! Получай! — крикнулъ Михайло и такъ пихнулъ кулакомъ Марью въ подбородокъ, что та навзничь опрокинулась на койку.

— Убилъ! Убилъ, мерзавецъ! Ни за что убилъ!

Изъ другой комнаты выскочили жильцы и жилицы. Бородатый портной, въ оловянныхъ очкахъ, съ ремешкомъ на голов, и съ нитками на ух, въ жилетк и опоркахъ на босую ногу, говорилъ, стоя въ удивленіи:

— И что это у васъ за манера, что даже трезвые деретесь. Ну, пьяные, такъ оно понятно, а то трезвые…

— Только изъ-за этого она и должна Бога благодарить, что я трезвый. А будь пьяный, я ее изувчилъ-бы, халду несчастную! — угрожающе произносилъ Михайло и показывалъ Марь кулакъ.

— Да вотъ изъ-за мальченка… — слезливо объясняла Марья жильцамъ и поправляла растрепанные волосы. — Онъ, Михайло, отца разыгрываетъ, а мальченка не хочетъ покориться,

— И не покорюсь. Какой онъ мн отецъ! Онъ лшій, домовой, чортъ, даже хуже! — отвчалъ Васютка, продолжая плакать.

— Поговори еще у меня, такъ я теб подъ хмельную руку вшивицу-то всю выщиплю! — грозилъ Васютк Михайло и, обратясь къ Марь, сказалъ:- А все-таки ты должна допытаться, куда щенокъ гривенникъ пвалъ. А то — попомни…

Марья покорилась и стала задавать сыну вопросы:

— Куда ты гривенникъ длъ, глупый мальчикъ?

— Говорю, что на звзду припряталъ, — отвчалъ Васютка.

— На какую звзду?

— А вотъ, чтобъ на Рождество христославить.

— Христославить?