Угловые

— Да полно теб. Пиши, — замтила ему Марья. — Пиши въ запасъ. По крайности въ воскресенье, въ праздничный день, съ виномъ будешь.

— А когда-же это я въ воскресенье бывалъ безъ вина? — куражился Михаила. — Кажись, этого и не случалось. Ну, да ладно. Въ воскресенье, такъ въ воскресенье, а только даромъ, матери, я вамъ писать не стану. Съ какой стати? Надо и на закуску. Вы писарю по гривеннику за прошеніе платите?

— По гривеннику онъ беретъ, если два-три прошенія кто пишетъ, а одно такъ пятіалтынный подай, — добродушно и откровенно объяснила молодая женщина.

— Ну, вотъ видишь. А мн ужъ дайте хоть по пятачку за прошеніе. Вотъ намъ съ Марьей и закуска, — сказалъ Михайло.

— Да это что! По пятачку дадимъ, по пятачку дать можно, а только сейчасъ-то у насъ денегъ нтъ — вотъ бда какая, — проговорила Калиновна. — Откуда взять-то? — продолжала она. — Съ паперти нынче гонятъ, на кладбище ходить и заупокойное собирать — стара я нынче стала, ноги совсмъ не ходятъ, Ужъ по благодтелямъ пройтись, и то подчасъ еле-еле могу. Мы теб, Михайлушка, не знаю, какъ тебя по батюшк, по пятачку дадимъ за каждое прошеніе, когда изъ попечительства получимъ.

— Это, стало-быть, до Рождества ждать? Невкусно.

— Да вдь ужъ теперь скоро Рождество-то. А что насчетъ обмана — никакого… Насчетъ обмана ты будь спокоенъ. Дня за три до Рождества получимъ и сейчасъ теб.

Михайло все еще куражился, чувствуя свое превосходство.

— Постойте… — проговорилъ онъ. — Но вдь писарь-то, настоящій писарь въ долгъ вамъ не сталъ-бы писать. Вдь ему сейчасъ и деньги на бочку…

— Писарь… Для писаря, понятное дло, я сейчасъ-бы платокъ или подушку заложила, — сказала костлявая старуха Акинфіевна. — А ты сосдъ, ты по сосдски…

— Сосдъ! — ухмылялся Михайло. — Сегодня здсь я на Петербургской сторон существую, а завтра на Васильевскій островъ, перекочевалъ, такъ какой-же я сосдъ? Я птица перелетная.

Марью взорвало.

— Да чего ты ломаешься-то? — воскликнула она. — Теб-же лучше, если деньги къ празднику, чтобы великій день хорошенько встртить. Пиши. Вдь он не надуютъ.

— Да какъ тутъ писать, коли у нихъ, можетъ статься, и на бумагу-то для прошеній денегъ нтъ! У нихъ нтъ, да н у меня не завалило.

— На бумагу-то найдется. Что-жъ тутъ? Дв копйки листъ въ лавочк,- заговорила одна изъ старухъ.

— На бумагу хватить, — прибавила другая старуха.

— Дв копйки на бумагу я могу дать, — сказала въ свою очередь молодая женщина. — Даже на два листа дамъ. Мн два прошеньица надо. Охъ, и не подавала-бы я этихъ прошеній, ни за что не подавала-бы, да дти-то ужъ очень одолли! — тяжело вздохнула она и отерла кончикомъ головного платка глаза. — Вдь вотъ сегодня изъ-за младшенькаго-то на поломойство не пошла. Звали полы и двери къ полковниц одной помыть. Хвораетъ мальчикъ-то, сегодня горитъ весь. Къ докторш его носила. Дала она снадобьица какого-то. Бда съ ребятами. Кабы одна, и горюшка мало. На мсто-бы пошла… Одна голова не бдна… А вотъ сегодня изъ-за ребенка полтины нтъ. И никогда я, пока мужъ живъ былъ, ни у кого не просила. А вотъ теперь пришлось.

Женщина заплакала.

— Не хнычь… — остановила ее Марья. — Помогутъ… Передъ праздникомъ хорошо помогутъ. Пиши только побольше прошеньевъ…

— Милая, да вдь и до праздниковъ тоже пить, сть надо. Махонькому-то молочка, булку… Ну, старшенькій-то хлбъ стъ, а младшенькому-то и кашки сварить надо. А откуда взять? Я и такъ вся перезаложилась. Все, все теперь хорошее перезаложено, что при муж накопила.

— Подавай прошеніе въ общество для закладовъ — выкупятъ, — сказала безмстная кухарка Аанасьевна. — Кое-что выкупятъ. Я у Каталихи въ восьмомъ номере въ углу жила, такъ тамъ, женщина одна насчетъ теплаго пальто прошеніе подавала — ей выкупили.

— Да, надо подать, хоть и грхъ, можетъ статься. Смотри, какая я обдерганная хожу. Все заложено, — плакалась молодая женщина.

— А ты грхъ-то въ орхъ….- въ утшеніе сказала ей Марья и засмялась. — Не отъ бдныхъ просишь, а отъ богатыхъ. А богатые на то и есть, чтобы бднымъ помогать. Обязаны.

Михайло слушалъ и перебилъ:

— Ну, такъ что-же… Чмъ зря бобы разводить, бги въ лавочку за бумагой. Такъ ужъ и быть, напишу я вамъ прошенія. Только, чуръ, по пятачку и въ воскресенье мн на угощеніе сложиться.

— Какъ сказано, миленькій, какъ сказано. Мы не отопремся, — проговорила Калиновна. — Аграфенушка, сбгай въ лавочку, у тебя ноги-то молодыя… Сбгай и купи бумаги. Сейчасъ я дамъ деньги, — обратилась она къ молодой женщин. — А я за твоимъ ребенкомъ присмотрю.

Аграфена засуетилась, чтобы бжать въ лавочку, но ей загородила дорогу поднявшаяся съ койки безмстная кухарка Аанасьевна.

— На вотъ… Отдай дтишкамъ… Пусть подятъ, — сказала она и передала краюшку пирога.

Аграфена разсыпалась въ благодарностяхъ.

VII