Угловые

— Сахару полфунта и кофею четверть фунта, да цикорію на пятачокъ, — отвчаетъ двочка изъ-подъ ватной кацавейки, которой прикрыта голова.

— Ты чья? — спрашиваетъ лавочникъ.

— Аграфены Кондратьевой, изъ двадцатаго номера.

— А прислала мамка денегъ?

— Прислала.

— Клади прежде на прилавокъ. Ты фунтъ ситнаго стащила, не заплативъ денегъ, когда у насъ много было покупателей.

— Нтъ, дяденька, это не я. Это Сонька Картузова изъ восьмого номера. Она даже потомъ похвалялась.

— Клади клади. Сахаръ — девять, кофе — девятнадцать, цикорій… Клади двадцать четыре копйки, — говоритъ лавочникъ, позвякавъ на счетахъ. Народъ тоже! Отъ земли не видать, а какіе шустрые:

Двочка выкладываетъ на прилавокъ мдныя деньги.

— Кузьма Тимофичъ, отпусти мн хоть для самого-то махорки, — упрашиваетъ лавочника женщина съ подбитымъ глазомъ.

— Сегодня на деньги, завтра въ долгъ. И трески самому, и махорки самому. Да что онъ у тебя за неимущій такой? Ахъ, ты содержанка-горе!

— Безъ мста онъ. Все ищетъ. Ходилъ складывать дрова — говоритъ: «трудно да и мало платятъ». Не можетъ онъ на черную-то работу.

— Все господа аристократы.

— Да ужъ само собой каждый ищетъ себ полегче. «Я-бы, говоритъ, куда-нибудь въ швейцары или въ сторожа двери отворять».

— И на чай получать? Такъ. Уходи, уходи, коли денегъ нтъ. Почтенная! Вы что тамъ по кадкамъ шарите? Это не учтиво. Иди сюда! Что теб? — кричитъ лавочникъ женщин въ красномъ платк.

— Гд-же шарю-то? И не думала, — отвчаетъ она, подходя къ прилавку.

— Сейчасъ груздь съла. Будто я не видалъ! Чего теб?

— Вотъ бутылка. Фунтъ подсолнечнаго масла, два соленыхъ огурца и трески на пятачокъ.

— Я за груздь, какъ хочешь, копйку считать буду.

— Ну вотъ… Съ своей-то покупательницы!

— Отвсить фунтъ масла подсолнечнаго! — кричитъ лавочникъ мальчишкамъ.

Дверь хлопаетъ и покупателей прибавляется.

II

Въ мелочной лавочк появляется здоровый блокурый дтина съ бородкой, въ бараньей шапк, валенкахъ и нанковомъ пальто, опоясанномъ ремнемъ. Онъ полупьянъ, ищетъ чего-то глазами и, наконецъ, спрашиваетъ, неизвстно къ кому обращаясь:

— Марья здсь?

Какая-то баба въ сромъ платкъ, грызущая, какъ блка, подсолнухи, оборачивается и говорить:

— А какую теб надо? Здсь Марьевъ-то этихъ самихъ хоть отбавляй.

— Марью Потаповну. Да вонъ она… Ты чего тутъ зря топчешься, безпутная? Иди домой!.. — говорить дтина, увидавъ женщину съ подбитымъ глазомъ, стоявшую около прилавка.

Та тотчасъ-же оробла.

— Да вдь теб-же на обдъ студню покупаю. Вотъ ситнаго взяла, — отвчала она, подходя къ нему.

— Обязана дома быть. На квартиру теб повстка пришла, что по прошенію твоему на бдность вышли теб дрова. Возьми вотъ повстку и иди получать билетъ на дрова, а затмъ съ билетомъ маршъ на дровяной дворъ! — командуетъ дтина. — Ищу, ищу бабу по двору у сосдей, думаю, что въ трактиръ за кипяткомъ ушла — я въ трактиръ. А она, изволите видть, въ лавочк бобы разводитъ! — прибавляетъ онъ.

— Да вдь надо-же пость чего-нибудь купить. Чего раскричался-то!

— Ну, ну, ну… Не разговаривай! Живо!.. Селедку мн купила?

— А на какіе шиши, спрашивается? Вдь въ долгъ больше не даютъ. Вотъ отдамъ я дрова лавочнику за долгъ, тогда можно и селедками баловаться. Кузьма Тимофичъ! Дрова-то ужъ мн обозначились, — обратилась она къ лавочнику. Вотъ я вамъ ихъ за долгъ и отдамъ. Мн зачмъ они? Я въ углу живу.

— Стой! — схватилъ ее за руку блокурый дтина. — Дрова твои я не выпущу. Я ихъ нашему портерщику общалъ.

— Нтъ. Михайло Никитичъ, нтъ, — испуганно заговорила женщина съ подбитымъ глазомъ. — Ихъ надо Кузьм Тимофичу. Вдь это за харчи пойдетъ. Суди самъ, вдь ты требуешь и селедки, надо тебя и кофеемъ напоить.

— Вздоръ. Васюткиными деньгами расплатишься. Приструнь Васютку, чтобы счастье старательне продавалъ…

— Да вдь и Васюткины деньги ты отбираешь.

— Выходи на улицу, выходи. Сейчасъ за билетомъ на дрова ты пойдешь, а чашку съ дой мн передашь. Я дома буду.

И блокурый дтина вытолкалъ Марью за дверь.

Они очутились на, улиц..

— Отдай, Михайлушка, дрова-то лавочнику, будь умный, — упрашивала Марья своего сожителя Михайлу. — Отдай. Тогда онъ опять начнетъ въ долгъ врить, и ты сегодня съ селедкой будешь.

— Да разв ужъ половину изъ того, что ты получишь. А другую половину портерщику. Я ему общалъ. Онъ человкъ тоже нужный.

— Ну вотъ, спасибо, ну, вотъ хорошо. Люблю я, Мишенььа, когда ты сговорчивый… — говорила Марья.

— Сговорчивый. Учить вашу сестру надо. Ну, вотъ теб повстка и иди за дровами.

— Позволь. Какъ-же я пойду неодвшись-то? Вдь холодно въ одномъ платк. Надо будетъ зайти домой и кацавейку надть.

— Ну, такъ живо, живо. Не топчись! — говорилъ Михайло, провожая Марью. — По скольку дровъ-то выдаютъ?

— По полусажени. Меня вдь, Мишенька, за квартирную хозяйку сочли, а знали-бы, что я въ углу живу у хозяйки, такъ и совсмъ не выдали-бы дровъ. И когда я прошеніе подавала, то написала, что я вдова съ тремя малолтними дтьми. Ну, что-жъ, вдь лтось я была хозяйка и держала квартиру, — разсказывала Марья, свернувъ въ ворота и идя по двору.