Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Прошли недели – вызвали нас с Алей в ту иммиграционную службу. Там – непременное собеседование, и с каждым отдельно. Надо знать ответы на какие-то простейшие конституционные вопросы, мы подзубрили. Но служащая спрашивает меня больше того, обо мне самом. По отвычке (годами не беседую по-английски) вслушиваюсь, чтобы понять, – что это? Повторите. – «Готовы ли вы с оружием в руках защищать Соединённые Штаты?» Вот уж – никак не готов! Да даже к самому вопросу не был готов. Отвечаю: «Но мне ведь 66 лет». – «Но всё равно, в принципе». В чём же принцип? – у вас мальчишки призывного возраста – и те жгут призывные повестки, и ничего им, а меня, посвыше шестидесяти – и в службу? Выражаю недоумение. Тогда она говорит, что ведь я уже подтвердил и подписал это самое в анкете. Ка-а-ак? (ДиЛисио, ничтоже сумняшеся, заполнил – и мне не сказал.) Очень муторно стало… Остаётся промычать: «Ну, в принципе, не буквально…»

Поразительно же небрежно я прохлопал, – да вот так несерьёзно отнёсся к этому гражданству.

Воротились домой – теперь я эту анкету прочёл. А заодно же – и текст присяги, он, оказывается, тоже нам был прислан.

«…я абсолютно и полностью отрекаюсь от лояльности и верности любому иностранному князю, монарху… – (это у них ещё от XVIII века) – государству или суверенитету, которого я прежде был подданным или гражданином…»

Ну, от верности какому государству я отрекаюсь? Советскому? Советское гражданство у меня отобрали 11 лет назад. А русского – не существует на Земле.

А всё-таки – дерёт. Не по себе.

«…буду поддерживать и защищать Конституцию Соединённых Штатов от всех врагов иностранных и внутренних…»

Ну-ну. От внутренних-то ваших врагов, от прессы левобесноватой и прожжённых политиков я и пытался вас остерегать эти годы, да вы не чуяли.

«…что я буду носить оружие в интересах Соединённых Штатов…»

Вот оно. А воевать-то предстоит – против моей родной страны. И вы же не способны вести войну против коммунистов как таковых, – вы уже сейчас объявили её как против «русских».

«…и я принимаю это обязательство безо всякой мысленной оговорки или намерения увёртки…»

Вот она где заноза. А у меня, конечно, есть оговорка: против русских я не пойду.

Ну и что? А мало ли мы врали на советских собраниях? А в Красной армии когда-то же присягал, не сливая себя со сталинской верхушкой? – и как с гуся вода?

Так-то так, а – дерёт. Клятва – глупому смешна, а умному страшна.

Очень я отяготился. В тупик и мрак врюхался зачем-то сам. Самоубойно.

А уже точно известны и дата, и час, и в каком здании какого городка предстоит процедура.

Нет! Отказываюсь! Иду на закарачки. Не еду!

Аля, как закланная, с лицом отемнённым, едет туда (присутствием сына Ермолая, подростка, смягчая моё отсутствие) – а там уже толпа корреспондентов, и снимки, снимки её поднятой руки – и вопросы обо мне.

И понеслась по американским газетам смешанная весть: то ли Солженицыны оба приняли гражданство, то ли пока только жена, а он, вот, вскоре. Американская пресса, конечно, одобряла (ещё и с такой трактовкой: ну, вот теперь-то он ринется в политическую жизнь Америки!), начальник отдела из «Вашингтон пост» развязно предложил, что он, с целью репортажа, проведёт в нашем доме ближайший День независимости. (А Наврозов не преминул отметиться, что я принял гражданство, устрашённый его статьями.)

А в Европе, и особенно во Франции (мы над этим прежде совсем не задумывались, не предполагали даже), были смущены этим эхом и огорчены: а вдруг и правда примет? «Солженицын – американский гражданин?.. Эта новость сжимает сердце… Неужели этот человек-гора последует реальному пути? Он хочет устроить будущее своих трёх сыновей… Он говорил, что Америка ещё не нация. Но тем не менее она может служить убежищем». Тут же ещё так совпало, что двумя месяцами раньше во Франции возник слух, попал и в журналы, что, «из-за слабого внимания в Соединённых Штатах» ко мне – (уж куда пристальней!) – я намерен переехать во Францию. Мы и не обсуждали такого никогда. А взятие гражданства получилось как бы ответом на тот слух?

И остаткам старой русской эмиграции этот слух пришёлся как оскорбление: они никогда и ни в какой худости не считали возможным принять иностранное гражданство.

Что делать, ошибся. Без стыда лица не износишь.

Но внутренне испытывал я освобождение, что не присягнул Америке. (Постепенно разбирались и американские перья: нет, он не стал! нет, он не торопится стать! и Наврозов тогда: он нанёс пощёчину Америке!)